— Не могу больше. Покурю. В основном, я рассказал обо всем.

Люди сидели молча, подавленные. Они ожидали всего, но то, что они услышали, было слишком чудовищно. Погибло около тысячи человек! Ни в чем не повинных людей, шедших к царю с открытыми сердцами… Провокация!

Алексей тоже не мог прийти в себя. Возмущение душило его. Надо мстить за невинные жертвы, кончать с тиранами. Как когда-то в детстве, в голове у него появились фантастические идеи. Он стреляет в генерал-губернатора, и это является сигналом к восстанию… Голос Кирзнера вернул его к реальности.

— Двенадцатого января в Риге начнется всеобщая забастовка, и рабочие выйдут на улицы, чтобы показать свою пролетарскую солидарность, — сказал Бруно Федорович. — Центральный комитет Латышской социал-демократической партии призывает к этому. Мы не можем остаться в стороне и должны принять участие в демонстрации. Я думаю, что власти не посмеют повторить Петербург, но готовым надо быть ко всему…

Расходились поздно, по одному. Последним ушел Алексей. Он условился с Кирзнером встретиться у него дома рано утром и идти на демонстрацию двенадцатого вместе.

21

…Многотысячные колонны демонстрантов двигались по улицам города. Печально и угрожающе звучали над красными знаменами, транспарантами, головами людей мелодия и слова:

Вы жертвою пали в борьбе роковой…

Пузырились на ветру полотнища с лозунгами: «Долой самодержавие!», «Смерть тиранам!», «Долой господ!». Плечом к плечу шли рабочие Риги. Русские, латыши, литовцы, поляки. Все вместе. Сегодня были забыты разногласия, национальные различия во взглядах. Всех объединили гнев, ненависть к петербургским убийцам.

Как непохожа была эта демонстрация на декабрьскую — веселую, шумную, победную! Сейчас люди шли со сжатыми губами, без улыбок, опустив головы. Что-то неотвратимое было в этом огромном мрачном шествии. Оно пугало.

Высокомерно и молчаливо глядели на демонстрантов зашторенные окна богатых домов. Не видно любопытных глаз и лиц. Только тяжелые разноцветные шторы, за которыми таились озлобленные, вконец перепуганные, вчера еще такие надутые и важные люди. Земля закачалась под их ногами, неужели придется в чем-то уступить?

Владимир Николаевич Подгоецкий, чуть отодвинув занавеску, выглядывал на улицу и говорил жене:

— Черт знает что! Какая их масса, вылезли из всех щелей, как тараканы. Ведь если не оказать противодействия, они все сметут на своем пути. Почему попустительствует губернатор? Я бы на них казаков, казаков с плетками. Не так бы запели…

— Ну что ты, право, Володя, уж и казаков! — пожала плечами Ирина Сергеевна. — Они тоже люди и никого не трогают. Не повторять же ошибки Петербурга? Нельзя быть таким жестоким.

— Можно, Ира, а иногда и нужно. Бунт подавляют силой, а не уговорами. А это настоящий бунт. Посмотри, что написано на их тряпках: «Долой самодержавие и господ!» Ишь, на что замахнулись. Ведь царь — это святыня для каждого русского сердца! Казаков, только казаков!..

Владимир Николаевич уже не говорил, а кричал. Так он редко выходил из себя. Но, несмотря на свое возмущение, все-таки он прятался за шторой и не хотел, чтобы его увидели с улицы. Казаков с ним не было…

А люди все шли и шли, и казалось, не будет конца этому живому потоку.

Вы жертвою пали в борьбе роковой…

Песня проникала за закрытые окна, и от нее у многих холодели сердца. Почему бездействуют власти?

…Кирзнер и Алексей шли в первом ряду колонны, вышедшей из района Экспортной гавани. Они двигались к реке.

— Перейдем по понтонному мосту на другой берег и там соединимся с остальными, — повернулся Кирзнер к соседу. — Оттуда двинем по главным улицам.

— Так, — ответил пожилой латыш. — Так будет хорошо.

У понтонного моста увидели солдат. Они стояли стеной, преграждая путь. Колонна замедлила движение, остановилась. Кто-то крикнул:

— Братцы, пропустите!

Солдаты молчали. Что-то скомандовал офицер. Звякнули затворы. Алексей сунул руку в карман, вытащил браунинг.

— Ты с ума сошел! Убери сейчас же, — приказал Кирзнер. — Не хватает, чтобы людей перестреляли. Им только твой выстрел и нужен. Горячая ты голова.

Алексей с сожалением убрал пистолет. Но в общем-то Бруно прав. Спровоцировать схватку недолго.

— Пошли в обход, по льду, — закричал пожилой латыш и первым спустился на реку. За ним последовали остальные.

Понтонный мост остался в стороне. Черной широкой лентой извивалась колонна, приближаясь к противоположному берегу. Первые ряды уже поднялись на набережную. Из прилегающих к центру города улиц к ним навстречу хлынули демонстранты. Стало тесно. Улицы не вмещали людей. Алексея стиснули так, что он еле дышал. Но все-таки колонна еще двигалась.

У железнодорожного моста она остановилась. Образовался затор. Впереди что-то кричали. И вдруг Алексей увидел, что они окружены солдатами и полицейскими. Те уже поднимали ружья. Не было никаких предупреждений. Раздался залп, толпа охнула, и люди, давя друг друга, ринулись назад к реке, а часть устремилась в боковые улицы. Вокруг как-то сразу стало свободнее.

— Ах, сволочи! Что делают! — воскликнул Кирзнер, хватая Алексея за рукав. — Скорее!

Он подтащил его к подворотне большого дома. В воротах, раздвинув ноги, в белом переднике с медной бляхой, стоял бородатый дворник.

— Куды? А ну пшел отсюда! — заорал он, пытаясь вытолкнуть Алексея на панель.

— Ах ты сволочь! — крикнул Алексей, выхватил из кармана револьвер. — Застрелю!

Дворник юркнул в ворота. Звякнула задвижка калитки. Бруно Федорович тяжело дышал. Рядом стояли женщина, прижимающая к груди плачущего ребенка, и трое демонстрантов, успевших укрыться в подворотне.

Пропела пуля, ударилась об угол ворот, от стены отлетел большой кусок штукатурки. А от моста катилась новая лавина людей. Они падали, бежали, спотыкались. Многие, сраженные пулями, больше не могли подняться. За ними в каком-то диком исступлении бежали солдаты. Они стреляли в лежачих, прокалывали их штыками, били прикладами…

— Бегите! — сказал Кирзнер стоящим в подворотне людям, когда недалеко от дома появились два солдата с ружьями наперевес. — Перестреляют всех! Бегите, мы попытаемся их задержать! Алеша!

Алексей понял.

Трое мужчин и женщина с ребенком выскочили из подворотни и бросились к ближайшему углу. Солдаты заметили их, повернули к воротам. Отступать было некуда. На искривленном страшной гримасой солдатском лице Алексей увидел белые, пьяные, безумные глаза, совсем рядом блестящий штык. Он выстрелил. Солдат упал. Во второго выстрелил Кирзнер, но промахнулся. На какое-то мгновение между ними и мостом лег страшный пустой кусок улицы.

— Пошли! Бегом! — закричал Кирзнер, и они побежали.

Вслед им стреляли. Пули цокали о мостовую, поднимая пыльные фонтанчики. Алексей оглянулся. Опять появились бегущие люди и преследующие их солдаты. В боковой улочке Алексей и Кирзнер остановились. Она была пустынна. Люди рассеялись.

— Все кончено, — сказал Кирзнер