Макс встал и приблизился к Бруно вплотную.

— У меня нет никакой защиты, я такой же как ты, ясно? Но для того чтобы жрать дерьмо, я бы никогда не искал оправданий.

Бруно молча ушел. На Макса вдруг напала какая-то необъяснимая тоска, словно он уплывал в открытый океан на оторвавшейся льдине.

Маккензи вернулся через несколько минут.

— Где обработанная телеметрия по Глазу?

— Уже заканчиваю, — холодно ответил Макс.

— Отговорки — привычка неудачников.

Макс повернулся к Маккензи.

— Мистер Маккензи, давайте на чистоту. Вы дали время до одиннадцати, и я рассчитываю на это время. Сказали бы в половину одиннадцатого, то я бы сделал к половине. Давайте и я и вы будем исполнять то, что говорим.

Маккензи будто ожидал такого ответа. Как и раньше он бы просто отвернулся, дал Максу работать и получил бы вовремя те результаты, которые не нужно перепроверять — идеальные результаты, но в этот раз у него зазвонил телефон. Маккензи что-то быстро ответил и положил трубку. Заместитель отца, Евгений Матвеев, эта чертова лицемерная гиена, параллельно положил трубку в своем кабинете. Прежде чем Маккензи обратился к нему, Макс уже понял в чем дело.

— С тобой хотят поговорить, — Маккензи указал взглядом на кабинет отца, сооруженный в зале связи под высоким потолком, со специально пристроенной личной лестницей.

— Мне нужно успеть до одиннадцати.

— Литтл, доделай за ним.

— Да, мистер Маккензи, — отозвался Бруно.

— Мистер Маккензи, — обратился Макс. — Я не хочу туда идти.

— Не ходи, лучше спустись вниз, сдай шифр-ключ, освободи место для настоящего профессионала.

Стоя на пороге кабинета, Макс убеждал себя держаться. Последний раз вышло не очень, но сейчас совсем не было страха. Было нечто другое — злоба, и больше ничего.

Макс вошел. Изменения сразу бросились в глаза. На центральной полке, под портретами первых космонавтов, стоял неполированный виниловый проигрыватель Сони производства семьдесят пятого года. Должно быть он стоил целое состояние. Следом взор Макса упал на стол, старый аудиокассетный плеер закрывал стеклянный колпак. С пластикового корпуса прошаркалась краска, душки наушников в некоторых местах покрылись ржавчиной. Остальная утварь в кабинете была привычной: пленочные фотоаппараты, видеомагнитофоны, старые четырехлинзовые кинокамеры и множество других бесценных экземпляров аналогового века.

Отец не пользовался голографическими экранами, предпочитая старые добрые мониторы на жидких кристаллах, а очки дополненной реальности и вовсе считал «глупой тратой пластика». Вот и сейчас он внимательно смотрел в реликтовый монитор, не обращая на Макса никакого внимания. Не будь Макс его сыном, то должно быть расслабился, как и многие кто первый раз попадал к нему на аудиенцию, но Макс знал, что отец действовал согласно любимой тактике — дать жертве не много свыкнуться, а затем нанести сокрушающий удар и тогда, неспособная защищаться и загнанная в угол, она открыта для любых, самых отъявленных манипуляций. С Максом этот номер больше не пройдет.

— Мог бы и сам попросить, а не привлекать своего ручного зверька.

Лицо отца, изнеможённое бессонными ночами, совсем не выглядело устрашающе, как раньше. В его взгляде чувствовался надлом, это был совершенно другой человек, какой-то чужой и почти незнакомый. Это придало Максу еще больше уверенности, слова так и просились ступить на язык.

— Присядь, — отец указал на стул.

— Не хочу.

— У меня нет времени с тобой пререкаться. Садись.

Это звучало не как приказ, а как мольба.

Макс подошел к полке где стоял виниловый проигрыватель. Приоткрыв крышку, он крутанул диск с пластинкой. Та в свою очередь завертелась, а картридж с иглой то и дело подпрыгивал на неровностях. В детстве бы отец убил его только за то, что он прикоснулся к его коллекционному экземпляру, а сейчас он просто наблюдал за Максом и выжидал.

— Теперь ты Новиков.

— Разочаровывать тебя уже становиться моей традицией.

— Мать не одобрила бы. Она ненавидела девичью фамилию.

Отец матери Богдан Новиков, дед Макса бросил бабушку, когда маме было всего пять лет. Большую часть жизни он провел в тюрьме за разбои, воровство и убийство. Умер он там же.

— С каких это пор тебя стало волновать ее мнение? — спросил Макс, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. — Ах, да с тех пор как она навсегда перестала его высказывать.

— Я позвал тебя не для того чтобы снова поднимать эту тему.

— А для чего? Вновь рассказать, как я опозорил тебя? Наелся я уже твоих лекций. Или все-таки поговорим о маме? Первый раз за пять лет. Ты же даже не знаешь где ее могила, в которую сам загнал ее своим безразличием.

Удивительно, но отец проглотил и это. Но взгляд его вдруг очерствел, поседевшие брови съехали вниз. Закаленный с детства инстинкт кричал Максу бежать без оглядки и прятаться, но теперь он не ребенок. Больше он не побежит. Макс показательно развалился на стуле, демонстрируя свое полное пренебрежение. По венам с приятным покалыванием сквозил адреналин.

Отец придвинул ему бумагу. Макс издалека прочел заголовок. Такой бланк он видел уже неоднократно в этом кабинете, на этом самом столе.

— Я ожидал, что ты придумаешь что-то новое, — сказал Макс.

— Ты вернешься, — сказал отец.

— Ты мне больше не приказываешь.

— Я говорил с Маркусом.

— Этого не будет.

Отец резко встал.

— Да очнись, — он размахнулся чтобы ударить по столу, но в последний миг рука затормозила. — Без НАСА мы не справимся. Этот союз стоил мне многого и сейчас он на волоске. Спецслужбы повсюду ищут шпионов, не дают нормально работать. Им только дай повод усомниться в наших намерениях. Если они узнают, что мой сын работает в НАСА…

— Об этом знают все.

Отец придвинул бумагу ближе к Максу.

— Поэтому ты переведешься сейчас. Остальное я попытаюсь как-нибудь уладить.

Макс еще раз посмотрел на бумагу, затем на отца. Ему захотелось рассмеяться. Отец заметил это, выпрямился и посмотрел на него, как преподаватель на непутевого студента.

— Отличная попытка, — сказал Макс. — В лоб не получилось, и ты решил пойти на обман. Как это на тебя похоже.

— Маркус уже подготовил бумаги.

— Я нужен ему, — Макс встал и поправил рубаху. — Если ты все сказал, мне еще нужно закончить работу.

Отец вышел из-за стола и встал напротив Макса.

— Зачем ты это делаешь? — спросил отец. — Твое место здесь.

— Это место принадлежало Петровичу!

— Петровичу было семьдесят, ему давно пора было на покой.