Его жена, как я уже говорил, была дочерью министра иностранных дел фон Нейрата, который до назначения на этот пост был послом в Риме. Рожденная в Лондоне и воспитанная в семье дипломата, она сопровождала своего мужа, который был значительно старше ее, из Брюсселя в Мадрид и из Мадрида в Будапешт. Она напоминала мне богиню охоты и сумела сохранить облик Дианы, не растеряв своих исконных швабских качеств. Ей очень нравился Будапешт. Как и императрица Елизавета, она влюбилась в эту страну, в ее жителей, и в рыцарские черты когда-то великой, но теперь уже ужасающей нации, о судьбе которой она не питала никаких иллюзий. Она позволила адмиралу Хорти, бывшему адъютанту оплаканного народом императора Франца-Иосифа и императорскому управляющему королевством Венгрия, ухаживать за собой и напрасно пыталась, как добрая швабская женщина, убедить венгерских княгинь задуматься хоть немного о судьбе своих крестьян, которые жили в средневековой нищете.

Фрау Вини фон Макензен неохотно возвратилась в Берлин, куда ее отец Нейрат вызвал своего зятя, чтобы назначить его на пост Государственного секретаря при министерстве иностранных дел. В это время, то есть в годы, предшествовавшие 1933 году, путь Макензена часто пересекался с путем Адольфа Гитлера, который делал все возможное, чтобы приобрести хоть какой-нибудь вес в обществе и завести в нем связи. Фрау Геббельс пыталась создать у себя салон, который посещали бы не только кинозвезды и секретарши, где Гитлер мог бы продемонстрировать себя перед женщинами высшего света с лучшей стороны – а, будучи австрийцем, он хорошо умел это делать. Герцогиня Виндзорская обнаружила это, встретив Гитлера в Бергхофе. То же самое произошло и с графиней Аттолико, дьявольски обворожительной женой итальянского посла в Берлине. Гитлер с достоинством проглатывал недоброжелательные высказывания о нем, исходившие из кругов, где вращались обе эти дамы. К примеру, вместо того, чтобы обидеться на фрау фон Макензен за сокрушительную критику Большой галереи новой канцелярии, которую Гитлер с гордостью показал ей, он просто заявил ей, что восхищается ее хорошим вкусом. Он взял ее под свою защиту и тогда, когда у нее случилась бурная ссора с фрау фон Риббентроп во время его визита в Италию, и спокойно пропустил мимо ушей ее антифашистские высказывания, которые, вне всякого сомнения, были переданы ему. В отличие от Хасселя фрау Макензен всегда высказывала свои мысли в открытую, не стесняясь присутствием Гиммлера, Риббентропа или других высокопоставленных национал-социалистов.

В апреле 1938 года жена нового посла, которая, благодаря пребыванию ее отца в Риме, свободно владела итальянским, оказалась в самой гуще того хаоса, который воцарился во время подготовки «свадебного путешествия» Гитлера в Италию. Только после того, как все успокоилось, можно было заняться проблемами итало-немецких отношений. Министром иностранных дел был граф Галеаццо Чиано. Его министерство, занимавшее старинный дворец Киджи, в котором до Первой мировой войны располагалось австрийское посольство в Риме, занималось исключительно рутинными дипломатическими делами. Настоящие дела вершились не в золоченых залах палаццо Киджи, а на свежем воздухе, в гольф-клубе, расположенном за пределами римских ворот, выходивших на Кампанию и императорские акведуки. Однако это было совсем не подходящим местом для женщины того воспитания и стиля, которыми отличалась мадам Макензен, и она вряд ли могла предаться дипломатическим шалостям, которые процветали здесь под покровительством неутомимого Чиано. Члены римской кьяккерии, как называли окружавший его кружок, были легкомысленны, безответственны и доступны и столь же очаровательны, сколь и глупы. Важнейшие вопросы улаживались во время гольфа у девятнадцатой ямки или между заплывами в бассейне, и не было ни одного государственного секрета, который не разглашался бы и не обсуждался бы здесь, словно в будуаре Марии-Антуанетты в Малом Трианоне. Нет, для фрау фон Макензен здесь места не было, о чем она открыто заявила Риббентропу, когда тот потребовал, чтобы она посещала гольф-клуб «Аквазанта». Рейхсминистр иностранных дел никогда больше не заикался об этом и попытался найти другой путь.

Фрау фон Макензен справедливо считала, что для нее гораздо важнее и приличнее поддерживать связи с королевским двором, ведь ее муж был аккредитован именно при дворе, хотя Берлин всячески пытался игнорировать этот факт. Удивительно, но ей удалось установить сердечные отношения с Виктором-Эммануилом III, обычно таким подозрительным, необщительным и неразговорчивым. Она болтала с ним на его родном языке о его хобби – уникальной коллекции монет и вовлекала в беседу за столом во время приемов при дворе с такой легкостью, какой не могла достичь ни одна из ее предшественниц. Контакт же с ее величеством королевой, урожденной черногорской княжной, воспитанной при дворе царя, чьи интересы, как и у немецкой императрицы Августы-Виктории, ограничивались тремя «К» – Kinder, Küche и Kirche[14] – был невозможен с самого начала. Зато фрау фон Макензен удалось наладить отношения с утомительной, темпераментной и очень умной принцессой Марией-Жозе. Эти отношения могли бы перерасти в настоящую дружбу, если бы в них в конце концов не вмешалась августейшая мать, но тем не менее принцесса извлекла из них некоторую пользу. В июле 1943 года, когда королевской семье грозила опасность, фрау фон Макензен сумела предупредить ее об этом – к этому приложил руку и я.

Жена посла не устраивала вечеров в гольф-клубе. Незабываемый Эдвин Фишер, старый друг семьи, время от времени давал в ее доме концерты для избранной аудитории – старых римских аристократов и личных друзей посольской семьи. По ее инициативе посольство оплатило последний прекрасный вечер немецкой оперы на вилле Массимо, где размещалась немецкая академия. Старый фонтан в стиле барокко был превращен в остров Наксос, и, когда солнце село, соловьи из соседних садов присоединились к любовному дуэту певцов. Представление «Ариадны на Наксосе» состоялось 2 июля 1940 года, вскоре после того, как Италия вступила в войну. Дирижировал Клеменс Краус, фрау Урсулек пела партию Ариадны, Пацак – партию Бахуса, фрау Хюни-Махачек – Наяду, и Луиза Виллер – Дриаду. На спектакле присутствовали все лидеры итальянского общества, и даже граф Чиано перенес на другой вечер игру в гольф.

Рихард Штраус написал послу такое благодарственное письмо:

Это было последнее крупное событие культурной жизни Рима перед тем, как Италия оказалась вовлеченной в войну, для которой ее военных и моральных, политических и финансовых ресурсов оказалось явно недостаточно. Никогда не забуду тот исторический день, 10 июля 1940 года, когда, стоя на том же самом балконе палаццо Венеция, с которого он провозгласил создание Абиссинской империи под властью короля, Муссолини объявил о вступлении Италии в войну на стороне Третьего рейха. Но как сильно различались эти два события! Куда делись те ликующие, искренне ликующие толпы людей, которые заполнили просторную площадь и все прилегающие к ней улицы в момент провозглашения империи. На этот раз весьма неубедительную речь Муссолини выслушали полицейские, несколько тысяч которых согнали на площадь, да клакеры. Фрау фон Макензен и проницательная жена еще более проницательного президента палаты, синьора Гранди, наблюдали за церемонией из окна дворца, расположенного напротив. В глазах обеих женщин стояли слезы, и жена посла прошептала мне, что это «конец».