Боккини очень развеселился, когда я рассказал ему об этих событиях за рюмкой коньяку, изготовленного в ту пору, когда карьера Наполеона находилась еще в самом зените. В ответ он поведал мне свою историю и велел как-нибудь при случае передать ее Гиммлеру. Он думал, что тому будет смешно, но ошибся.

Чудесный анекдот, который дон Артуро рассказал мне, потягивая бренди 1811 года, касался жены посла одной из великих держав. Он вздохнул, заметив, что, к счастью, среди жен послов имеется мало любительниц любовных приключений. Что было бы, если бы до злых языков римского высшего света дошла весть о том, что дама, о которой идет речь, решила осуществить свои сокровенные мечты в небольшом захудалом городишке в пригороде Рима, или о том, что в ее глазах вспыхнуло вожделение при виде юного Адониса древних, но плебейских кровей? Но и этот эпизод остался бы без последствий, подобно многим другим, если бы несчастному агенту полиции, наблюдавшей за борделями, не вздумалось именно в эту ночь поднять на ноги все заведение хриплым криком: «Documenti, documenti!» Молодой человек, у которого были с собой только давно просроченные водительские права, спрятался в шатком шкафу, предоставив своей полуодетой спутнице самой объясняться с полицией на ломаном итальянском. Однако терпению любой женщины когда-нибудь приходит конец, особенно при таких нестандартных обстоятельствах, и изумленный страж приличий и порядка получил приказ жены посла, произнесенный непререкаемым тоном, связаться с начальством – чем выше оно будет, тем лучше, – или ему придется плохо. Атмосфера накалилась еще сильнее, когда, в эту же самую минуту, дверь гардероба распахнулась и оттуда вывалился таксист, не имевший при себе ни своей машины, ни одежды. Что в таких случаях делает хорошо обученный полицейский? Именно то, что и сделал наш доблестный бригадир. Он закрыл дверь шкафа, побыстрее убрался и бросился искать телефон. Найдя его, он, потея от страха, принялся обзванивать всех начальников римской полиции, пока его вопль о помощи не достиг секретариата, а оттуда – личной резиденции его превосходительства. Дон Артуро был не один – он редко спал ночью в одиночестве. Со вздохом поднявшись с постели, он принялся распутывать инцидент, который мог бы привести к непредсказуемым дипломатическим последствиям. Он уведомил даму, которая теперь билась в истерике, о том, что скоро приедет, велел спустить с лестницы незадачливого таксиста, успевшего уже одеться, а потом лично появился на сцене в сопровождении нескольких адъютантов. Одетый, как всегда, очень элегантно, с великолепным шелковым галстуком на шее, благоухая лимонным одеколоном, он вошел в загородное любовное гнездышко дамы. Галантно поцеловав ей руку, он, от имени итальянской полиции, извинился за то, что таксист выбрал совсем не достойный ее отель, улыбаясь, пообещал в будущем обслужить ее получше, и порекомендовал небольшую, но очень приличную виллу в Остии, которую она может снять в любое время. Далее он заявил, что с радостью обеспечит ей алиби, которое объяснит ее позднее возвращение домой.

После этого изысканным жестом дон Артуро предложил миледи свою руку и отвел ее в машину, которая и доставила ее в целости и сохранности домой, в посольство. Прочитав за утренним кофе, что ее превосходительство уехала на несколько дней в Париж подлечить зубы, он только слегка улыбнулся. Война не разразилась, обмен нотами не состоялся, и никто не стал отзывать послов.

Таков был дон Артуро Боккини, и такова была история, которую я, как и обещал, пересказал Гиммлеру. Увы, как сильно отличались два шефа полиции! Если бы это случилось в Берлине, Гиммлер раздул бы такой скандал, что об этом узнал бы весь город! Несмотря на фашизм и Муссолини, как распущены итальянцы в вопросах морали! И так далее и тому подобное. Это был единственный раз, когда он продемонстрировал полное непонимание методов своего римского коллеги и заявил, что сильно сомневается в моральных устоях и надежности союзницы Германии на тот случай, если «взлетит шар».

Во всех других отношениях Гиммлер восхищался Боккини до самой его смерти. Фрейд, наверное, объяснил бы это фиксацией на отце. Рейхсфюрер имел все причины обижаться на своего отца за то, что он воспитал его в такой спартанской строгости. Быть может, в глубине своей непроницаемой души он искал человека, который мог бы заменить ему отца, никогда его не понимавшего, и нашел его в лице Артуро Боккини. По капризу судьбы смерть обоих шефов полиции, как и их жизнь, была совершенно различной.

В последние годы своей жизни Боккини нашел счастье с молодой родственницей из-под Неаполя. Каждую ночь влюбленная парочка встречалась на террасе Пинчио в садах Боргезе. Когда подъезжала черная полицейская машина дона Боккини, синьорина, охраняемая с восточной тщательностью, прекрасно одетая, вся в драгоценностях, выходила из своего автомобиля. Стареющий кавалер грациозным жестом придворного Бурбонов протягивал ей руку. Затем они недолго гуляли под пурпурным покровом усеянного звездами римского ночного неба, и машина его превосходительства отвозила любовников на уединенный, но обильный обед на двоих.

Увы, она была слишком молода, а обеды слишком роскошными. К тому же дон Артуро никогда не читал описание смерти Мирабо, оставленное нам Бризо, таким же сластолюбцем, как и он сам: «Незадолго до своей смерти Мирабо провел ночь в объятиях танцовщиц Хелисберг и Кулом. Они-то и убили его, и нет смысла приписывать его смерть каким-либо иным причинам».

Когда меня ранним пасмурным ноябрьским утром 1940 года вызвали на личную виллу Боккини, я застал его уже при смерти. У его кровати сидела малышка Мария, с распущенными золотыми волосами и залитым слезами лицом. Умирающий указал мне на нее, словно отдавая под мою защиту, и воспоминание об этой минуте не изгладилось из моей памяти до сих пор. Особенно живо я вспоминал наше прощание в июне 1945 года, когда англичане подробно описали мне смерть Генриха Гиммлера. Последний страстный поцелуй молодой девушки и ампулу с ядом, спрятанную в отверстии в зубе, разделяла та же самая пропасть, какая разделяла и жизни дона Артуро Бок-кини и Генриха Гиммлера.

Само собой разумеется, что отношения двух шефов полиции не ограничивались описанными выше эпизодами, как бы мы к ним ни относились – с осуждением или со смехом. В целом, однако, визиты Гиммлера в Рим в ту пору, когда Боккини был еще жив, были посвящены обмену любезностями и подарками, а также осмотру достопримечательностей и обедам. Дон Артуро резал своему нордическому другу правду-матку в глаза в двух случаях – когда тот начинал нападать на церковь и монархию. Нельзя сказать, чтобы дон Артуро был правоверным католиком – я подозреваю, что он был тайным масоном, – но он был политиком до мозга костей и знал, сколько средств и сил пришлось затратить фашистам на борьбу с церковью, пока в 1929 году не был достигнут латеранский компромисс. В связи с этим он как-то попросил составить для него реферат незаконченной работы Бисмарка «Культурная борьба» и позже постоянно ссылался на нее в разговорах с Гиммлером. Именно из-за этого меня позже обвинили в том, что я служил и тем и другим.

С монархией дело обстояло по-другому. Как истинный южанин, Боккини был убежденным монархистом. Он вел совершенно иной образ жизни, чем бережливый, неразговорчивый, преданный патриархальным традициям Виктор-Эммануил III, но считал постоянные, абсолютно бестактные насмешки высокопоставленных нацистов над «королем-щелкунчиком», «кухаркой Еленой» и «сынишкой Умберто» неслыханным вмешательством во внутренние дела Италии. Его усилия привели к тому, что Гиммлер, по крайней мере, стал говорить о церкви, монархии и «черном корпусе» в более умеренном тоне.