(в смысле сборки) «ракете».(Язык не посмеет назвать это чудо коляской…). Уже с виду: выездное кресло состоятельной дамы: все — что раздвигается, поднимается и складывается, — там есть. Ну — и голосовое управление в придачу.

В руках у хозяйки Инваспорта — знаменитая «удочка»: меня она то же ловила! Но — не сейчас. Сейчас я, как дурак, сижу на дне — а все желающие завтра победить — хаотично проплывают над головой.

В руках у меня — хомяк. Животное с полными щеками, захапавшее лапами полезную смесь для грызунов. У него — преданный взор грызуна, продавшегося в рекламу за кормежку: «СЫТО и ВКУСНО.»

А что — недурно!

…Вот идет господин. У него на груди — «ХАМ». Все понятно. Обходим, улыбаемся… А вот тетка семенит: с острым носом и клетчатой сумкой: вся усеянная метками: «СКЛОЧНИЦА». Здравствуйте, склочница! Да идите, идите себе уже…

Пацан на скейте. Из тех, кого фрау Миллер брезгливо называет «шпаной». Я заметил: архивные леди, с достоинством несущие крест сосбственного потомства, — больше всего побаиваются вот такой мелкой «шпаны» (не открытых хулиганов, а противно-независимых лиц, склонных к издевкам и противостоянию). И хорошо бы для них (для этих «внезапных мамаш»), пришпилить к таким пацанам веселую табличку: «Берегись киндермобиля!». Я бы и сам стал захватчиком улиц… Если бы!..

А вот — две подружки. У них на маечках — «СПЛЕТНИЦА» и «ЗАВИСТНИЦА».

— У меня — такой ухажер!

— У меня — такой тренажер…

А вот — Леха. Леха Шампуридис… ага! Сын Одиссея. У него — столько девчонок (аж в коляску не вмещаются!). И в профиле — он герой, и ТУТ — на короткой воде (когда меня рядом нет). Сама Графиня О. за ним по всему побережью гоняется, мечтает «в портрет» засунуть; и учителя — в экстерне (вернее — в экстазе!). Прям — не юноша, а узорочье городское. Медаль ему на шею (ту самую: единственную!..) И — лаврушку на темя.

(Я снова переживаю ночь перед соревнованиями.)

Хомяк — это не случайно: тренер — не дурак.

Хомяк — это посыл.

Это — жадное, расчетливое, эгоистичное животное. Очень, кстати, необходимое в биологической цепочке.

А с другой стороны: запасливое и экономное… (а кое-кто не может и на неделю просчитать продукты!); и, самое главное — это не ЭГОИЗМ: оберегать границы и без того самой жизнью ограниченного пространства! У каждого есть ближние и остороненные (да-да, именно так: остороненные люди!..) Заходите за границу? Извольте жить по моим правилам…Я же ваших — не нарушаю, так? А вы — хватаете меня за шиворот и волоком тащите на свою территорию: СПАСАТЬ! И очи ваши возбужденно горят (от самого прекрасного гнева на свете): вы ПОБЕДИЛИ в борьбе с неизвестной вам душой. Вытащили ее из чужого пространства — и сейчас будете воспитывать по своему образу и подобию.

Совершенно наплевав, что и образ и подобие — здесь другие. Просто — ДРУГИЕ.

Поэтому — я и не собираюсь делать вам подарок: определять себя одним единственным словом. Разбирать (и собирать!) себя по косточкам — как Филимона.

Потому, что правду все-равно не скажу.

А по словам сестры, я — «злобный маленький циник».

С тем к вам и плыву. Принимайте такого.

А ночь еще не кончилась, не надейтесь

С площадки к нашему окну можно подойти вплотную. Если у вас рост — не ниже метра восемьдесят, можете нагло заглянуть в комнату.

Распахнутая благодать…Шумит липа, древняя — как весь этот мир. На лавочке, свернувшись периной, зло косит глаз Челюскин. Я его — понимаю: дупло — занято чернокожим проходимцем, а идти в душную комнату под бочок к своей хозяйке, гордый сын подвалов не желает. Мелания Сидоровна нашла его на детских качелях: кто-то его родил, а кто-то и выставил: за ненадобностью. А потом он стал РАСТИ. Рос и рос — и перерос всех окрестных котов. И даже — колен хозяйки (хотя там двое детей помещалось: соседских внуков).

Да что — кот! У меня при взгляде на это древо с дуплом — все сердце обрывается!..Но — никто! Представьте — никто и никогда из детей, выросших в доме, не попытался однажды поставить ногу на спинку старой скамьи, подтянуться до ближайшей ветки — и, упираясь голыми пятками, забраться по старому замшелому стволу до серьезной развилки, где и темнеет священное жуткое жерло…Б-р-р! Никто, никогда. У меня, кажется… (потому, что это — невозможно!) — и пальцы на ногах деревенеют и поджимаются, когда я об этом думаю.

Нет, сидят — все такие культурные мальчики: все — в планшетах и айфонах. Не сорвиголовы (упаси Боже!); просто ДВОРОВЫЕ ПАЦАНЫ, ласту мне в бок!

Вот только один сапиенс и понял пользу дупла. Дасэр, не известно из каких прерий выписанный Большим Белым Господином.

Когда он утром слезает со своего «гнезда», некоторые старушки церемонно оборачиваются: им неловко подглядывать за человеком из «спальни». Его, кстати сказать, жалеют…Ну вот как — меня. Жалеет наш народ страдальцев, каторжников и чужестранцев. Этот сын джунглей — еще то страшилище! Морда — суженная, как у ящерицы; на спине — горб (кто там в детстве следил за ребенком?); к тому же — бос, хотя к хозяину выскакивает в курточке с галунами — и в необозримой капитанской фуражке.

Мелания Сидоровна домой звала: «покушать». Но он только ватрушку из ее рук принял…Глядя на его бесхозные пятки, вся лавочка дружно вздыхает: «квартирный вопрос», будь он неладен.

Какой-то зомби шарится под окном. Точно: метр с кепкой (а то бы я его уже увидел). Кирюша? Так вроде — ушли: ночной курорт — это круто.

Были бы у меня НОГИ (а не этот роскошный «балласт»). Я бы — вскочил! В два прыжка — у окна… Я бы ему…

Ночь катает меня по дивану, ночь. Все эти звезды — так и суются, так и лезут своими «волшебными (провалиться им!)» лучами. Страшно, темно…Темно и страшно — только тому, кто — оттолкнувшись хотя бы руками! не выполз до сих пор из своего детства.

Детство — вот он настоящий хитиновый покров, который (по словам моего зеленого приятеля) нужно сбросить, чтобы стать на ступеньку взрослее.

Кто-то опять зашуршал за стеной. Пугать пришли?

И вдруг закряхтела старая липа! Медведь там, что ли, забирается?..

А я только-только въехал в сонное ущелье. И вокруг была первобытная тишина. Я качался на невидимой паутине (как это знакомо…). И я приготовился к тайной, закрытой ото всех жизни. И ветер подул с высот: