и в позапрошлый…): неужто ей мало собственной неудачной судьбы?..

Две неудачные судьбы рядом — это не одна, состоявшаяся, а по-прежнему: две не сложившегося части целого. Для меня ее задор — вон тот надувной попугай, которого топит в фонтане счастливый малыш. В мире живых — это птица. Каждой птице положено летать. Эта птица не летает. Она сидит в клетке. Вы — поняли?..

— Суши весла, Кузнецов… Разговор есть.

И все-таки я рискнул!..

Выбросился из ее аркана — и рванулся в веселый ад погони Самое трудное тут — спецэффекты. Обманки разные… Прижавшись к левому краю, я гнал вниз к первому центральному пляжу: но тут выросли стеной курортники и их дети — и пришлось свернуть на Пушкина (кто знает, тот уже смеется: на Пушкина у нас — вся городская полиция). И я стал скромным и законопослушным «мальчиком на колесах». А как вы хотели? Смирение и ханжество — это самые глубокие норы, которые люди роют у всех на виду.

Я сделал круг — и затесался в аллею: узкую, душную, мохнатую от теней… И только тут вспомнил о своих стражах.

Они бежали дружно, справа и слева: как президентская охрана. И Седая Дама — ОТСТАЛА на своем «феррари». (Не детей же ей давить, в самом-то деле.)

И тут я застрял на светофоре! Вся хохма в том, что это был «детский» светофор, на детском мотодроме, — и моя преследовательница то же сидела — как гриб на поляне! не решаясь нарушить правила. Гаишник — толстый по должности малыш, важно руководил жезлом, давая проход многодетной семье.

И я прорвался свозь эту, узкую — как гусеница! аллею и с разгона чуть не таранил Леху.

Леха был на своей кляче: разболтанной «турке». И он спешил: он то же за кем-то гнался!

— Седую не видел? Не видел?..

Полный финиш! Она, эта прилипчивая баба, кому-то еще и нужна?

— Автогородок! — Бросил я через спину.

У старой Башни я «растолкал» моего пассажира; и даже помог ему перебраться на ближайший — в стене, уступчик. И он — не поверите! поковылял на свою явку, как раненый, но исполняющий долг разведчик.

Дворника я заметил издалека; незнакомой — бодрой походкой, он бежал мне навстречу, словно поджидал все утро. И вообще: был он не в затрапезном свитере, а в почти новой клетчатой рубашке и …в джинсах! Трезвый, побритый… омолодевший. На карнавал собирается?

— А-а, призрак! — Сказал он, заглядывая мне через плечо. — К нам — или проездом?

— К вам. Проездом…

— А эти — с тобой? Я их тогда не видел…

Мои стражи уже заняли стратегические позиции при въезде-выезде.

В его каморке было тесновато: «стол» (большой ящик из-под серьезного товара); диван — почти без «пролежней»; плед на диване — в хорошую крупную клетку, и даже «новая» шляпа: пристойный стетсон от загулявшего ковбоя. Франт!

Сразу видно: обжился…

Выставил на стол целую тарелку с целыми мандаринами…Ну да, дворник: все у них сейчас есть: разгар сезона!

Я протянул руку — и тут мы оба замерли. Огромный черный жук влетел в хибарку и прилокотнился на моем кресле.

Дворник сделал попытку стряхнуть его.

— Это — со мной!

— Ага. Понимаю. — Он даже не смутился.

Вот пройдоха!.. Алкаша бы я не испугался, а чистый трезвый гражданин — на этом посту! внушал опасения.

— Разговор — есть, а поговорить не с кем, и дворник подвинул мне мандарины.

— Знаете — у меня та же проблема.

А дальше он добавил такое (до икоты знакомое), что я …остался.

Господин рабушевался

Утром я проснулся от истошного вопля. Крик метался по двору, как пойманный, но — не укрощенный зверь. Еще и старушки галдели, создавая подфонок. В нечаянную секунду тишины вдруг втиснулся счастливый лай Тристана и следом — строгий глас его хозяина, обрывающий веселье. И снова — кошачий визг на весь двор, и рождение новых слов, недоступных пониманию соседей.

Я натянул одеяло на уши.

— Знаешь, Данька: а я по папке — скучаю, — призналась Машка. Случилось это накануне: мы смотрели в окно и ждали последний метеорный поток в этом году.

— Вот мамка — другое дело. Ходит большими ногами, ко всему цепляется: то к мусору, то к единственной чашке в раковине… «У меня, Маша, в твоем возрасте было два платья: пока папа не подарил третье, на юбилей законного брака! Как я его берегла…показать? Это вон то, с рюшечками…»

Машка здорово имитирует Гренадера. Была бы она — старший брат, а не старшая сестра, — мы бы вообще не ссорились! Мы бы — находили компромисы. Это — как в воде: вот есть один спасательный круг, но с его поддержкой до берега могут доплыть двое.

Люди ссорятся, грызутся, рвут друг другу глотку: все, как у матери Природы…

Мы сами с Машкой вчера сцепились: все из-за Гошкиной невесты, покусившейся на последний родительский горшочек с геранью.

…Да что они там — взбесились. Что ли?

Я выглянул. Вся площадка заставлена коробками. Даже на лавочке, с краю — что-то длинное и свисающее. С другого края тулились три старушки (из самых устойчивых к скандалам и временным неудобствам). Сама Мелания Сидоровна в легендарном мужском пиджаке с не боевыми наградами, стояла поодаль, заламывая руки, хватая и без того ошалелого Буцая:

— Вы ведь любите животных, молодой человек? — И всем телом (подпрыгивая; делая «домашние», не всем понятные жесты) указывала на злополучное дупло, из которого доносилась шумовая картина сражения. «Помогите!», взывала она, бросаясь наперерез хмурым людям (со всеми их коробками, тюками и чемоданами). «ЕГО там — убивают! Вы слышите?..»

Вот ее — точно! никто не слышал.

Тогда она встала посреди площадки — и всплеснула полукрыльями мужнина пиджака (собираясь не то взлететь, не то восприять неведомую муку).

— Спасите Челюскина!

Она мешала; ее — отпихивали.

Она — сражалась:

— Кот… (Бросалась она наперерез очередному носильщику): — И вы глухой, как Герасим? Это же — Челюскин! Наш Челюскин…Его надо спасать!

— Посторонись!..Посторонись…

— Дасэр! — Рявкнули наконец сверху. — Опять отлыниваешь…Аврал!

Из дупла — внезапно! как поезд из туннеля, выпрыгнула морда Челюскина: поцарапанная, взъерошенная…Барс, дикий барс, защищающий свое логово!

Одним могучим прыжком это чудовище вспрыгнуло на ближайшую ветку. От счастья застонала внизу Мелания Сидоровна…Но — кот, злобно шевеля усами, не понял (или не принял!) распростертых рук, и — приземлился где-то за древней липой.

Следом показалась фуражка с крабом, а под ней — узкое лицо второго бойца: и то же в шрамах.

Заметно волнуясь, Мелания Сидоровна (с пиджаком наперевес) двинулась в сторону