Григорьевич, обнимая собеседника. — Ангел вы мой! Дорогой мой человек! Всё это необыкновенно! Мы обязательно с вами посидим за коньячком и всё, всё вспомним! Ох, опять мне кажется, что я раздваиваюсь… Полежать бы надо, отдохнуть.

Егор по-прежнему оставался невостребованным со стороны окружающих. И по отношению к самому себе тоже. Он весьма смутно представлял, как оказался в этой толпе и где его вообще носило: в голове царил туман. Глаза постоянно искали Машу. Та, однако, избегала смотреть в его сторону, а потом и вовсе скрылась куда-то из поля зрения.

Лишь спустя несколько часов, когда первые страсти улеглись и Егор торжественно был доставлен в свою квартиру, где, глубоко несчастный, лежал на диванчике и изучал потолок, пытаясь вспомнить что-то необыкновенно важное, всё время от него ускользающее, Маша сама пришла к нему. Егор смотрел на неё, стоящую на пороге, и боялся разрыдаться в голос. Она же приложила пальчик к губам: «Тс-с-с!» — необыкновенно красивая, чистая и со вкусом одетая, — и поманила за собой, на улицу.

Некоторое время они шли от фонаря к фонарю, и ничего не происходило. Потом Маше надоело ждать, она остановилась, обхватила Егора руками за шею и поцеловала. В губы.

И он поплыл. И увидел её в ореоле света, так, как не видел никто. Она же видела перед собой застенчивого, нескладного, милого юношу. И обоим казалось, что они знают друг друга вечность.

— Навсегда? — вдруг спросил Егор, не раскрывая рта.

Маша прекрасно услышала. Взъерошила его волосы, по-женски загадочно улыбнулась:

— Только если ты всегда по-настоящему будешь этого хотеть…