И как меняют его, сталкивая в прошлое.

Все, вытесанное полуслепым художником – я имел возможность убедиться, заглянув в блеклые глаза его, что видит он навряд ли дальше собственного кривого носа, – складывалось на грязной циновке. И уже внук – правнук? праправнук? – бойкий смуглокожий мальчонка, собирал статуэтки, уносил их в пустыню, где и сотворял некое чародейство, результат которого продемонстрировал мне весьма охотно.

Я держал в руке псоглавого бога, слепого, как его создатель, с изрытым трещинами телом и обломанным ухом. Я нюхал эту статуэтку, тер пальцами и попробовал на зуб, но не смог отличить от истинной древности. А мальчонка, глядя на мои мучения, лишь хохотал и звонко хлопал себя по бедрам. Потом он сказал мне, что знает тайну. И что тайну эту передаст своему сыну, а тот – своему. Что пока глупые белые люди будут платить за древние камни, пустыня будет эти камни дарить. Статуэтку я купил. Она хранится в подвале со многими иными молчаливыми свидетельствами моего неспокойствия.

И сейчас пустыня моей памяти держит меня, подсовывая один за другим камни древних моих воспоминаний. Где истина, где ложь – как знать?

Но наша с Робертом дружба лишь крепла. Она выдержала еще одну зиму, не столь для меня унылую, как зима предыдущая. Я наново свыкался с домом, исследуя его с врачебной дотошностью, приводя в полное соответствие с моим воображением. Я начал с чердака, на котором отыскал великое множество вещей и, зачарованный этими сокровищами – а с точки зрения нормального мальчишки запертые пыльные сундуки могли хранить в себе исключительно сокровища, – я позвал Роберта.

Я предоставил ему сбивать ржавые замки, откидывать крышки и вытаскивать грязные вещи. Он же с упоенным восторгом рассказывал мне про каждую.

Про русскую саблю с трещиной на клинке.

Про мундир, поеденный молью.

Про револьвер без барабана и старый деревянный крест, который пробивал старую же Библию. Помню, Роберт еще спросил, протестанты ли мои родители. А я не сумел ответить, поскольку не знал. Как мне теперь кажется, их вовсе не интересовали вопросы веры.

Но Библий мы нашли изрядно – десятка полтора, и все, как одна, запыленные, со слипшимися страницами и влажными дряблыми листами. Мы раздирали их, слюнявя пальцы, царапая ногтями, соскребая ту пленку из жирного воска и плесени, что успела образоваться поверх бумаги.

Мы читали знакомые слова и наново проникались их силой.

А потом обнаружили еще книги, на языке незнакомом. Тогда он вовсе не показался нам языком, мы увидели череду черных закорючек и крапин, странно красивых, исполненных завораживающей внутренней гармонии. И мы же решили, будто гармония эта рождена темной силой.

Точнее, решил Роберт.

– Здесь написано, как вызвать демонов! – Он поспешно захлопнул книгу и с преувеличенной торжественностью возложил ее на алтарь из сундука. – В ней заключено тайное знание!

– Это просто книга, – возразил я.

– На непонятном языке!

– В мире много языков. Я читал. Есть китайский. И еще арабский…

Конечно, я был прав, но разве дело было в этом? Роберт затеял игру, и мне предстояло стать ее участником.

– Она попала сюда случайно. Ее принес человек… – Взгляд Роберта метался по чердаку, останавливаясь то на одном, то на другом предмете. – Ее принес человек, который…

– Который ее принес.

Роберт дернулся и уперся в меня злым взглядом: он впадал в ярость, когда фантазию его перебивали. Позже он признался, что в подобные минуты его разум совершенно беззащитен, и грубое слово подобно камню, выпущенному из пращи. Оно уродует мысли и всю задумку.

Но тогда он не стал ничего объяснять, лишь забрался на сундук – матросский, с покатой крышкой и навесным замком, дужка которого успела проржаветь насквозь, – и задумался. Он умел думать по-особому. Он скукоживался, упираясь подбородком в колени, а голову зажимал ладонями, как если бы опасался, что мысли сбегут. Его губы приходили в движение, а лицо меняло выражение за выражением. В нем уже тогда обитали все эти люди, которых Роберт позже отпустил на страницы собственных книг.

Более того, они появлялись, вне зависимости от желания Роберта, возникая от малейшего соприкосновения с миром. Обрывок ли материи, случайный ли взгляд, небрежная фраза, оброненная кем-то, или вот тот же несчастный искалеченный револьвер, который доживал свой оружейный век взаперти – все это порождало героев. На револьвер Роберт и указал, велев мне:

– Дай.

Я протянул ему оружие, а он потребовал Библию… потом распятие… он указывал на вещь, и я подносил их, как будто был разумной собакой.

– Нет… нет… – Роберт спрыгнул со своего трона и завертелся на месте. Он выронил револьвер, но вцепился в саблю, как будто она представляла особую ценность.

– Он охотится на демонов! – возвестил Роберт, упирая острие мне в грудь. – Он охотится на демонов! Ты понимаешь? Он родился давно… очень давно! Когда этого ничего не было! Он объездил весь мир! Ну или почти весь. В Африке был точно. В таких местах, которые тайные…

С горящими глазами, брызжа слюной, Роберт рассказывал мне об этом выдуманном человеке так, словно был распрекрасно знаком с ним и, более того, регулярно имел честь приглашать на чай. И уже во время чаепития выслушивал все эти удивительные истории, которыми засыпал меня сейчас.

Я же смотрел на Роберта и не мог понять – как?

Я и сейчас не могу.

Верно, эта единственная его черта, украсть которую невозможно, хотя я и пытался.

В тот день Роберт ушел поздно, спеша, как всегда, и не извиняясь за спешку. Я проводил его до города, а вернувшись в дом, поднялся на чердак. Я взял с собой старую масляную лампу и стек. Я не боялся теней и тех ужасных существ, которых изничтожал новосотворенный герой Роберта, понимая прекрасно, что они не реальны, однако же крысы, облюбовавшие дом давно, действительно являлись проблемой.

Однако, к моему удивлению, ни одной крысы на чердаке не обнаружилось. Здесь стояла потрясающая тишина, которая бывает в краткий миг между ударами бурь. Не скрипели кости дома, молчал ветер снаружи, и собственное мое дыхание вдруг словно бы исчезло.

Испугался ли я?

Ничуть. Я подвесил лампу на крюк и отвернул вентиль, позволяя огню разгореться. Он пылал беззвучно, пожирая масло, которого в доме имелся изрядный запас, как, впрочем, и консервированных бобов, вяленого мяса, яичного порошка, дегтярного мыла и многих иных, необходимых в быту вещей.

Странно, что я подумал именно об этой, сугубо практичной, но малоинтересной части моего бытия. Главное, что я отбросил мысль прочь, сосредоточившись на иной. Я повторил путь Роберта. Я представил себя им, двигающимся от сундука к сундуку. Каждый шаг был вымерен мной и сличен с памятью.

Останавливаясь там, где останавливался Роберт, я касался тех же вещей, которых касался он. Я восклицал, удивлялся, корчился, как корчится маленькая обезьянка на привязи шарманщика, и воображал себя человеком.