Елена исчезла столь же тихо, как появилась. На этом пятница закончилась. А в субботу Егорыч нашел клад.

Он впервые переступил порог дома и, застыв у косяка, крикнул:

– Эй… тут это… стало быть… того!

Голос разнесся по дому, достигнув крыши и пробудив всех обитателей. Первой появилась Тамара, спокойная, деловитая, будто бы и не было недавнего скандала и слез. Василий шел за ней, держась на приличном от жены расстоянии. Поссорились? Олег был хмур. Кира расстроена. Ее подруга – безразлична ко всему, кроме семечек и мальчишки.

Елена – как всегда, невидима.

– Я того… ну того, – Егорыч совсем растерялся. – Клад нашел. Гляньте, а?

Клад представлял собой металлический короб, запертый обыкновенным замком на дужке. Некогда короб сбросили в пруд, где он и лежал, обрастая тиной и ржавчиной, прячась под перинами из листьев. Но Егорычу вздумалось почистить пруд.

Или не сам он? Задание дали?

– Я того его. Ну воду. И тут это. Оно. Торчит. Ну я того и багром, багром. А ну как оно нужное? И вот того… – Он мямлил и кидал косые взгляды в сторону дома, как если бы опасался, что тот не одобрит подобного самоуправства. – А потом гляжу, что оно… ну оно такое от…

Егорыч почесал макушку.

– Молодец, – похвалил его Олег. Прочие молчали, смотрели на короб. Гадали.

Папа говорил, что главное в любом кладе – мечта. У каждого она своя, и, пока крышка заперта, мечта имеет шанс на жизнь. Эта крышка запертой держалась недолго. Тот же Егорыч подал лом, а мягкое, разъеденное ржой железо поддалось с одного удара. Заскрипели петли, и люди склонились над коробом, пытаясь увидеть, что внутри.

Саломея не шелохнулась. Она разглядывала лица, снова запоминая их оттенки. Ожидание. Растерянность. Недоумение. Разочарование. Синяя птица призрачного счастья упорхнула с ладони.

Чего они желали? Золота? Камней драгоценных, которые полыхнули бы волшебным светом? Предметов тайных, смысл которых сокрыт? Древностей, рожденных при сотворении мира человеческого?

Клад редко оправдывает истинные надежды.

– Это же… это же… – Тамара выхватила нечто грязное и неясной формы. – Что это?

– Понятия не имею, – сказал Олег. Присев на корточки, он копался в коробе прутиком. Звякало. – Похоже на… клавиатуру? И железо какое-то.

– Поздравляю, – Тамара швырнула осколок на траву. – У нас целая коробка железа и одна клавиатура.

Егорыч побагровел и залепетал что-то, оправдываясь. Но злились не на него – на себя за глупые мечтания, которым не суждено было исполниться.

– Если позволите, – Саломея присела у коробки. – Я бы занялась. Возможно, получится установить, откуда это родом…

…и понять, за какие такие грехи его – чем бы оно ни было – утопили в пруду.

Алешенька исчез в воскресенье. Он в последнее время стал совсем непослушным. Кирочку это беспокоило, впрочем, куда меньше, чем беспокоило собственное недавнее решение, злость Олега и страх, который за неделю прочно обжился в Кирочкином сердце. Сердцу было неудобно, и неудобство свое оно выражало покалыванием и судорожными переключениями ритма.

Но Кирочка держалась.

И позавчера, и вчера, и еще сегодня. Ну до тех пор, пока Алешенька не исчез. Вот он сидит на подоконнике, книжку читает. Книжка незнакомая, явно подобранная где-то в доме, с по-старчески разбухшими страницами и закладкой-травинкой.

– Интересная? – спрашивает Кирочка.

– Ага.

Алешенька засовывает травинку в рот и слюнявит… он такой миленький. И умный очень. Но толку от ума, когда денег нету?

Почти уже нету.

И работы тоже нету… и если подумать, то Кирочка сама виновата. Не надо было Рафику отказывать. Ну что такого? Закрыла бы глаза, потерпела, зато, глядишь, и к зарплате прибавил бы.

Вот про деньги Кирочка и задумалась, а очнувшись, поняла, что подоконник пуст, окно открыто, а Алешеньки нету. Сразу аж ноги подломились. Кирочка закричала – точнее, это Олег сказал, что она кричала, а она ничегошеньки не запомнила. К подоконнику вот кинулась, легла, перевесилась, силясь разглядеть хоть что-то в буйной зелени.

С подоконника Олег и стащил, легко, одной рукой. Ею же и встряхнул. А потом поинтересовался:

– Чего?

– А-алешенька… – только и смогла выдавить Кира.

– Упал?

– Пропал.

– Дура, – Олег подошел к окну, выглянул и, пожав плечами, закрыл.

– С-сам дурак, – от слез не получалось говорить ровно. Кирочка вообще плакала редко, только когда пугалась сильно. А сейчас она испугалась сильнее некуда. – Я… я п-подумала, что он… что упал.

Если разобраться, то Олег на Сергея мало похож. Олег крупный, массивный, что шкаф трехстворчатый с антресолью, а Сергей был сухощав. Изящен.

Хотя мама называла его не иначе как дрыщом. Но это уже потом, когда с Кирочкой произошло несчастье. Конечно, это мама думала про несчастье, а Кирочку полагала полной идиоткой, которая себе жизнь ломает.

– Эй, – Олег щелкнул пальцами перед носом. – Ты так и собираешься стоять? Идем.

– К-куда?

– П-по желуда. Пацана твоего искать, – он взял Кирочку за руку и сдавил до треска костей. – Раз уж я ему папашей приемным стать собираюсь. Не передумала, подружка?

О чем это он? О сделке! Кирочка о ней не то чтобы забыла, но просто отложила мысли. С ней это случалось, особенно когда мысли были неприятными. А в грядущей свадьбе с этим человеком, который большой и злой, что приятного-то?

– Не передумала, значит… Леха! – Он крикнул и от крика Кирочка присела. – Леха! Ау! Слушай, а ты не боишься со мной связываться?

Боится до дрожи в коленях. До обморока почти, ну до заикания – точно. Только разве имеет она моральное право страху поддаться?

– Леха! Выпорю я его. На отцовских основаниях.

– Н-не надо!

– Надо, Кира. Надо, – Олег остановился и, развернув Киру лицом к себе, тряхнул. – Ты чего расклеилась, а?

Сердце опять сменило ритм, заколотившись быстро, судорожно. В ушах зашумело. И Кира, предвидя дальнейшее, схватилась за руки человека, который оказался рядом с ней случайно.

– Гали…

Руки взметнулись вверх, а сама Кирочка рухнула вниз, в уютную тишину. Она падала и падала, радуясь полету и привычно удивляясь его бесконечности. Земля встретила мягко, обняла и вытолкнула на поверхность. Прямо над Кирой плясали солнечные зайчики, теплые пятнышки на белом потолке.

Зайчики звали играть, но у Киры не было сил.

– Ты дважды дура, – сказали ей, заслоняя солнце. – Предупредила бы. Лежи!