Накрыт шведский стол в русском стиле: горы жареной рыбы, лосятины и местной колбасы. Мы напиваемся до беспамятства.

— Откуда вы родом? — спрашиваю я у директора.

— Из Тувы, — отвечает он.

— Родина Шойгу, — бросает Сергей.

— Давайте же выпьем за республику Тува, где рождаются российские министры и начальники заповедников, — провозглашаю я тост.

— И за Ту-154, — неожиданно добавляет один из головорезов банды С. А.

— А при чем здесь Ту-154? — удивляюсь я.

— Потому что это лучший самолет в мире, хоть поляки и умудрились его разбить.

Наташа предлагает С. А. пакет с мороженой рыбой. В глазах директора вспыхивает радость. Судя по всему, несмотря на карьерный рост, память о трудных временах жива.

19 апреля

Коньяк пошел плохо. Сейчас девять утра, и в моей голове громыхает железнодорожный состав. Юра с глазами цвета талого льда будит меня: пора поднимать сети. Саша с отрезанными пальцами сопровождает нас. В грузовике, растянувшись на мотках веревки, я начинаю приходить в себя, слушая, как Юра и Саша обсуждают свою любимую тему: почему во Франции так много мусульман.

Франция удивляет русских по двум причинам: во-первых, потому, что жители этой страны паникуют и просят помощи у правительства, если на улице выпадает два сантиметра снега, и, во-вторых, потому, что они позволяют громить столичные пригороды, в то время как несколько тысяч французских солдат стоят в Афганистане. Каждый раз при встрече Саша возвращается к этим темам.

Рыбацкая вагонетка расположена в пятнадцати километрах от Покойников. Это сооружение из листового железа с деревянным полом, в котором проделано отверстие, сообщающееся с прорубью. Помещение обогревает керосиновая печка. Мы снимаем куртки и принимаемся вращать рукоять скрипучей лебедки, наматывающей сотни метров веревки. Юра работает в течение двух часов, взгляд устремлен в никуда. Наконец из глубин появляется сеть, полная рыбы. Саша и Юра вытаскивают запутавшийся в нейлоновых переплетениях улов. Пластиковые контейнеры наполняются омулем. Отливающее бирюзой озеро дарует нам свои богатства. Странно, что оно продолжает это делать на протяжении тысячелетий. Мы обедаем: пять рыбин и три стакана самогона карамельного цвета, который Саша варит у себя в Северобайкальске.

Сажусь в машину к Сергею. Мы молчим, продвигаясь вперед по живописной глади. Небо, разрисованный под мрамор лед, нагромождение торосов и утопающая в снегах армия сосен в оправе из темного гранита складываются в драматичную картину. По сравнению с этим зрелищем пейзажи Каспара Фридриха кажутся неубедительными.

Крупная трещина преграждает нам путь.

— Вчера ее не было, — замечает Сергей.

— Что будем делать?

— Прыгать.

— А как ты вернешься?

— В объезд.

Один край трещины обычно приподнят, и за счет этого, хорошенько разогнавшись, опытные водители могут перепрыгнуть на другую сторону. Я доверяю Сергею, но чувствую неприятный укол в груди, когда в пятидесяти метрах от трещины, летя на полной скорости, он осеняет себя крестом. Машина прыгает.

20 апреля

По бюрократическим причинам записи в дневнике прерываются на несколько дней. Российские власти настоятельно требуют, чтобы я вернулся к цивилизации для продления визы. Я срываюсь с места, сажусь в самолет, докучаю работникам консульства (которые, по обыкновению, находятся в глубокой круглогодичной спячке), добиваюсь заветной печати в паспорте, наглухо замыкаюсь в себе, чтобы жадный мегаполис не поглотил меня, сплю по пять часов в сутки и чувствую себя словно натянутая струна, ужасно напиваюсь, в Иркутске сажусь в грузовик с новой порцией продовольствия и снаряжения и возвращаюсь на берег Байкала к южной оконечности острова Ольхон, где меня ожидает катер на воздушной подушке.

28 апреля

Суда на воздушной подушке — настоящий шедевр советских конструкторов. Двигатель приводит во вращение вентилятор, нагнетающий воздух под днище. Такой транспорт легко преодолевает многочисленные трещины, которые появляются на поверхности Байкала к концу апреля. Через четыре часа под оглушительный шум мотора мы достигаем Покойников. С тех пор как я уехал, лед приобрел молочный оттенок, немного подтаял и оброс шероховатой корочкой, потрескивающей под ногами. Проезжая мимо поселка у бухты Заворотная, я останавливаюсь в доме В. Е., который вверяет мне двух из своих двенадцати щенков — черную Айку и белого Бека. Им по четыре месяца. Они будут лаять, если в конце мая к моей избушке подойдут медведи. Кроме того, у меня есть фальшфейеры и сигнальный пистолет. Медведи боятся резкого шума, огня, искр и шипения.

Радуюсь, как солдат, вернувшийся в родной блиндаж с поля боя. В зависимости от настроения, моя хижина — это защитная скорлупа, материнская утроба, могила или ковчег. Прощаюсь с друзьями. Какое счастье, когда рев их мотора стихает.

29 апреля

Зима еще здесь. На то, что весна готовится к наступлению, указывает только изменившийся цвет льда.

Снег на поляне местами сошел, обнажив новую порцию мусора, накопленного моим предшественником в течение последних двадцати лет. Русский народ, способный на сверхчеловеческие усилия в борьбе с врагом, не находит в себе сил выбросить мусор в предназначенную для этого яму. Я волоку за баню старые шины, обломки двигателей и прочий хлам, возвращая моей лесной опушке первозданный вид.

По берегу бежит туман. Он налетает на сосны и рвется, пропуская золотистые солнечные лучи. Зачарованный происходящим вокруг волшебством, отправляюсь на рыбалку. Айка и Бек следуют за мной повсюду. Как тени. Они целиком и полностью доверились мне. Собака — существо человеколюбивое, она верит в нас. Кое-где вода просачивается сквозь лед и оставляет на белой глазури синюю патину. У проруби мои четвероногие товарищи терпеливо ждут, пока я рыбачу. Даю им рыбьи потроха.

Вынужденная поездка в город укрепила мою любовь к жизни в лесной глуши. Хижины отшельников подобны звездам, сияющим во мраке ночи.

30 апреля

Тайга становится черной. Снег исчезает с ветвей деревьев. Горы покрываются темными пятнами. С восходом солнца Айка и Бек начинают резвиться под окнами. Когда вы знаете, что два маленьких, прыгающих от счастья щенка встретят вас утром, ночь наполняется совсем другим смыслом. Собачья преданность невзыскательна и довольствуется малым. Собаки радуются любой брошенной им кости. Мы отправляем их спать на улицу, разговариваем с ними как со слугами, рявкаем на них, кормим объедками и даже можем ударить. За это они готовы лизать нам лицо и руки. Теперь я понимаю, почему мы сделали собаку своим лучшим другом: любовь этого бедного зверя ничего не требует взамен. Это удобно людям, которым, в большинстве своем, нечем отплатить за доброе к ним отношение.

Мы играем на берегу. Я бросаю им оленью кость, найденную Айкой. Им не надоедает приносить мне ее снова и снова. За это они готовы умереть. Эти щенки учат меня ценить то, что действительно важно, — настоящее. Увы, мы, люди, утратили