class="p1">Не успев дойти до дверей брассери, я вижу его, Колетт и Пьера Жиля. Они уходят.

— Эмиль! — кричу я, и мне становится больно оттого, что он меня не подождал.

Он оборачивается, бежит назад. Обнимает меня за шею и прижимает к груди. Я чувствую тепло его губ на волосах, запах пива и табака от его дыхания.

— Ты ушел? — говорю я.

— Я ждал больше часа. — Он отступает на шаг и ухмыляется. Он пьян.

— Меня смотритель задержал.

— Это же просто прачечная, Антуанетта, — говорит Эмиль, очевидно имея в виду, что мне стоило шваркнуть утюг на гладилку и удалиться.

— Он задолжал мне недельную плату.

Я не стану объяснять, что не получила ни единого су. Вместо этого я рассказываю о бородатой женщине в надежде, что все посмеются. Не дождавшись этого, я меняю тактику:

— Посмотрите-ка сюда, — и распахиваю шаль, показывая краешек кружева.

Эмиль тут же хватает меня за грудь, ощупывает ее, а потом целует меня в губы. Дыхание его становится рваным. Я чувствую, какую власть имею над ним, и недельная усталость исчезает. Я отвечаю на поцелуй.

— Ждать не станем, — кричит Пьер Жиль и хватает Колетт под руку, но она его отталкивает и тоже кричит:

— Эй, птенчики, идете?

Эмиль тянет меня за руку, а я думаю, поступил бы он так, если бы его не позвал Пьер Жиль.

Мы идем в «Элизе Монмартр», кабаре неподалеку от Пляс Пигаль. Эти трое цепляются друг за друга и болтают всякую ерунду. Колетт приподнимает юбку и отплясывает какую-то джигу, просто чтобы подразнить Пьера Жиля, который уже злится. Не могу его винить — ее стройные икры мелькают у него перед глазами, тяжелая грудь сама просится в руку, а потом его вдруг отталкивают. Она накидывает шаль на голову, кружится и кричит в ночное небо:

— Это не бесплатно, Пьер Жиль! Не для таких, как ты! Не для таких, как Пьер Жиль!

— Замолчи, — бурчит он.

Она подходит ближе и почти касается его лица своими пухлыми губами.

— А ты ведь хочешь меня, Пьер Жиль, — говорит она голосом бархатным, как чернота жаркой ночи.

Он наклоняется к ней, приоткрывая рот. Она шлепает его ладонью по щеке и бежит прочь, хохоча над собственной шуткой.

Мы догоняем ее у закрытой рыбной лавки, где она заигрывает с тощей собакой с рыжим животом и седой мордой.

— Сидеть, — говорит она, и старый пес садится на задние лапы, уши ложатся, как капюшон, на черную шерсть на шее и почти достают до спины. Он поднимает тощую лапу, ожидая, что его приласкают. Колетт наклоняется и берет лапу в свою руку. Другой рукой она перебирает шерсть на спине, и пес выгибает шею и прикрывает глаза, как будто лучше этой ласки ничего в мире нет.

И тут Пьер Жиль со всей силы пинает пса в затылок. Пес коротко взвизгивает, лапы разъезжаются в разные стороны, и вот он уже лежит на тротуаре. Шея выгнута под странным углом, а из пасти течет кровь.

Колетт выпрямляется и орет:

— Говнюк! Сволочь! Сукин сын!

Ее кулаки мелькают в воздухе, бьют Пьера Жиля в грудь, в лицо, пока он не дает ей затрещину. Колетт падает.

— Убийца, — я выплевываю это слово ему в лицо.

Он бьет и меня. Голова у меня откидывается в сторону, щека сначала немеет, а потом начинает гореть. Я смотрю на Эмиля, боясь драки и переломанных костей — у парней в крови гуляет выпивка. Но Эмиль даже не двигается с места, не пытается защитить меня или отомстить за пощечину. Моя собственная кровь тоже закипает. Спокойное медленное дыхание Эмиля только распаляет меня, как распалили бы крики. Все то, что он шептал мне на ухо — мое сокровище, моя милая, моя голубка, — это было ложью? Я бью Пьера Жиля и жду ответного удара, жду соленого вкуса крови из рассеченной губы. Я снова бью, потому что Пьер Жиль ударит в ответ, а Эмиль вмешается. Он выберет меня, а не его.

И тут Эмиль хватает меня и держит за руки.

— Тихо, Антуанетта, что ты тут устроила?

Пьер Жиль ухмыляется, лезет в карман за спичками и самокруткой. Я бью Эмиля каблуком в колено со всей силы. Он опускает руки. Колетт рыдает, уткнувшись в собачью шерсть.

Пьер Жиль закуривает и прислоняется к закрытой витрине. Упирается ногой в стену, как будто отдыхает на солнышке летним днем. Затягивается и передает папиросу Эмилю. Я вспоминаю одну историю, которую рассказала мне Мари. Она узнала это от сестры Евангелины. Голубь вернулся на ковчег с оливковой ветвью в клюве. Увидев эту ветвь, Ной принял ее за дар Божий, за обещание мира, за знак того, что воды отступили. Я сказала Мари, что бросила бы никчемную палку Богу в лицо. Представляете, потопить весь мир, оставить только одну семью, да еще коз со свиньями, которым повезло попасть на туже лодку?

Эмиль берет предложенную папиросу и подносит к губам.

— Пойдем, — говорит Пьер Жиль. — Надоела мне эта пара шлюх.

Эмиль делает шаг прочь от меня, от Колетт, от мертвого пса. А потом еще один, и еще, и они с Пьером Жилем исчезают.

Le Figaro. Эдмон Дюранти о новой…

26 марта 1880 года

ЭДМОН ДЮРАНТИ О НОВОЙ ВЫСТАВКЕ ЖИВОПИСИ В ГАЛЕРЕЕ ДЮРАНА-РЮЭЛЯ

Старое дерево искусства дало новую ветвь, ветвь искусства современного. Работы новых художников появились в галерее Дюрана-Рюэля. Художники эти — Эдгар Дега, Эдуард Мане, Пьер Огюст Ренуар — отказались от рисования исторических сцен. Вместо этого они пытаются запечатлеть моменты нашей повседневной жизни.

Но дело не только в новой тематике, еще для них важна достоверность. Эти художники не изображают тело, приятное для глаз и похожее на греческую статую. Они стремятся схватить характер модели и изобразить ее как можно точнее. Спина дает представление о ее темпераменте, возрасте и социальном положении. По руке можно узнать судью или торговца. Черты лица ясно говорят, что человек суховат, аккуратен и педантичен, а не беспечен и неустроен.

Новый художник стремится показать характер, и поэтому нейтральный или неопределенный фон исчезает. Обстановка вокруг модели сразу выдает ее занятия, сословие и достаток. Кто-то сидит за пианино, кто-то гладит белье, кто-то правит повозкой или ждет выхода на сцену за кулисами. Кистью нового художника водит сама жизнь, и его работы — подлинная история человеческой души и тела.

Давайте же надеяться, что молодые ростки этой новой ветви искусства окрепнут,