— Разрушу этот храм…

— Но когда? — мрачно бросил Иуда.

— Скоро… И немного дней пройдет, воздвигну новый, во сто крат больший…

— Чтобы царствовать в нем?

— Да, чтобы жить в нем!

Иуда, понимавший каждую вещь вполне реально, схватил Иисуса за полу и стал говорить с жаром;

— Тогда я стану рядом с тобой, как стоял сегодня, когда те убежали, изменяя тебе!

Иисус вздрогнул, посмотрел ему в глаза и, понимая, к чему, собственно, стремится Иуда, ответил сурово:

— Убежали и, может быть, не раз из боязни сердца отрекутся от меня, но ты берегись, чтобы в жадности духа своего не изменил мне окончательно…

— Ты всех должен подозревать, коль скоро так думаешь! — с обидой сказал Иуда.

Иисус, услыхав позади себя шелест, обернулся и, заметив стройную фигуру, сказал:

— Ошибаешься; вот хотя бы сердцу этой женщины я верю, вполне верю, что она никогда не покинет меня!

Иуда обернулся и увидал Марию. Она уже давно следила за ними и испытывала необычайное впечатление. Тяжелый, нескладный Иуда в рыжем плаще и стройный Иисус в белом казались ей воплощением двух элементов ее собственной натуры. Она видела первого возлюбленного своей горячей крови и первую девичью чистую любовь своего сердца. И Мария испытывала впечатление, что куда-то, в необозримую даль, уходит вся прежняя легкая телесная радость ее жизни, а охватывает ее что-то нежное, какое-то непонятное чувство окутывает все ее существо, словно облаком, сотканным из паутинной и неразрывной основы, забирая в вечное владение ее недавно свободную, беззаботную, а теперь до глубины встревоженную душу.

— Иисусе! — воскликнула она и припала к рукам учителя. — Твои ученики уже были у нас и, не найдя тебя, пошли искать. Я так боялась за тебя, но ты здесь… И я счастлива, что первая увидела тебя. Позволь мне созвать их! — и звучная, громкая трель, словно жемчуг, брошенный в воздух, вырвалась из ее уст.

Повторило ее далекое эхо, и вскоре раздались ответные возгласы, среди которых выделялись звучный голос Иоанна и громкий дискант Марфы. Вскоре все собрались вместе и направились к дому Лазаря.

Во время ужина ученики робко и с раскаянием посматривали на учителя, но он уже, казалось, позабыл обо всем. Лицо его выражало полнейшее спокойствие, глаза сияли тихим светом. Он расспрашивал о здоровье Лазаря, расхваливал хлеб, испеченный Марфой, а встречаясь с мечтательными, сиявшими, как звезды, глазами Магдалины, улыбался так нежно, что от этой улыбки кружилась ее голова и замирало сердце.

В этом тихом, уютном доме, окруженные любовью набожной семьи, учитель и апостолы находили отдых от шума, суеты, духоты города и тревожных волнений духа.

Но однажды, поздно вечером, когда все уже разошлись на отдых, Дебора доложила своей госпоже, что какой-то человек, по-видимому знатный, настойчиво желает видеться с ней. Напрасно она объясняла ему, что госпожа не принимает никого, он все-таки настоял на своем и ждет ее за воротами.

Встревоженная Мария вышла. Из мрака кипарисов выступил навстречу ей закутанный в плащ стройный мужчина. Это был Никодим.

Узнав его, Мария смутилась и отступила к воротам, но Никодим схватил ее за руку и прошептал:

— Мария, если ты действительно, как говорят, любишь равви, то заклинаю тебя памятью ночей, проведенных когда-то вместе со мной, и моим достоинством князя Иудеи, вызови учителя, чтобы я мог поговорить с ним наедине.

— Учитель уже спит…

— Разбуди его! Дело, по которому я пришел, весьма спешное и важное…

И видя, что Мария колеблется, смотрит на него недоверчиво, проговорил с глубокой серьезностью:

— Мария, ты, может быть, и не знаешь о том, как я защищал тебя когда-то в синедрионе, когда старейшины говорили, что тебя надо побить камнями. И как я защищал тебя когда-то, так и теперь учителя, спасшего тебя, я защищаю один против всех. Ты знаешь меня и знаешь, что я не лгу!

— Что ты говоришь? Подожди… — испугалась Мария и побежала в комнату, где спал Иисус.

Двери были полуоткрыты. В углу догорала маленькая лампочка, а в глубине комнаты слабо виднелись очертания ложа. Мария остановилась на пороге; все закружилось перед ней. Ей показалось так страшно и странно, что так поздно ночью она войдет одна к нему. Сердце ее стремительно забилось. С изменившимся лицом, то смертельно бледнея, то вспыхивая румянцем, она осторожно на цыпочках подошла к ложу и склонилась над ним, затаив дыхание.

При слабом свете ночника белело прекрасное лицо; о чем-то необычном думал и грезил высокий лоб, окруженный прядями волнистых волос.

Неподвижно, словно зачарованная, широко раскрыв глаза, всматривалась Мария в его лицо. Забыто было все; и поручение Никодима, и даже ощущение собственного «я». Бессильно, словно мертвая, упала она на колени, склонившись головой на его грудь…

Иисус вскочил с ложа.

— Мария! — странным, чужим голосом вскрикнул он, поднял ее, привел в чувство и сурово спросил:

— Зачем ты вошла сюда?

— Не за тем, не за тем… Никодим, Никодим ждет тебя… — зарыдала Мария.

— Никодим!

— Никодим, член синедриона, велел разбудить тебя, хочет говорить с тобой немедленно… — и залилась слезами.

Иисус понял, наконец, и сказал мягко:

— Не плачь и владей собой, как я… Где этот Никодим?

— За воротами.

* * *

— Приветствую тебя, равви! Я — член синедриона… — начал Никодим, увидев Иисуса.

— Я знаю тебя, и кто ты. Говори, чего ты хочешь?

— Прежде всего узнать, кто ты такой?

— Ты — учитель Израиля, и этого ли не знаешь? — ответил Иисус.

— Я верю, что ты муж праведный; верю, что Бог с тобой, но я сомневаюсь, может ли кто-нибудь, кроме цезарей, владеть миром и судить его?

— Я пришел не судить мир, но спасти его…

— Однако ты говоришь о царствии своем, призываешь к участию в нем! Как же войти в это царствие?

— Кто не родится свыше, тот не увидит его.

— Учитель, что ты говоришь? Как может человек вторично войти в утробу матери своей и родиться?

— От духа нужно родиться, от духа… — повторил Иисус. — Я часто вижу, как ты слушаешь мои проповеди, но ты слушаешь меня и не слышишь, смотришь на меня и не видишь. Ты, слепой, пришел допытываться у меня, а может быть, и испытывать меня!

— Я пришел предостеречь тебя. Тебя хотят поймать и судить как нарушителя закона и мессита, а там, в синедрионе, пожалуй, никто, кроме меня одного, не станет тебя защищать. А ты знаешь, чем это грозит?

— Знаю, — был спокойный ответ.

— А раз знаешь, то поскорее уходи из этого города, дабы не погибнуть, как многие другие… Они ненавидят тебя, — А ты?