Мы связываемся по видеофону с Алби. Тот сидит за столом рядом с Леной. Передаем ему новости, а он говорит Лене (которая выглядит особенно привлекательно), что Гедир позволил ей умереть.

В ответ Лена смеется — громко, задорно.

— Сыночка весь в меня!

Тогда Алби окутывает ее собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Лена падает на пол; объятая пламенем. Вопит и катается, пытаясь потушить себя. Бесполезно. Ее кожа плавится, кости обугливаются.

Лена погибает в страшнейших мучениях.

Переключаемся на канал видеосвязи с Гедиром, говорим: все кончено, заложник убит.

Лена, его любимая мать, умерла.

Я стала профессиональной пианисткой и дала концерт в «Карнеги-холл».

Я с трудом верила в реальность происходящего, будто пользовалась огромной, но незаслуженной честью. Да, за аренду зала пришлось заплатить, однако концерт я давала не ради славы. Просто у меня блестяще получалось играть на пианино, и было полное право выступить впервые именно в «Карнеги-холл».

Всю ночь перед концертом я не спала. Рано утром поднялась с постели — голодная. Но сил поесть не было. Я снова легла поспать после обеда, потом приняла душ, переоделась и поехала в «Карнеги-холл» на два часа раньше запланированного.

Была пятница. Я надела черное платье… нет, синее. Облегающее. Без рукавов. Никаких драгоценностей. Волосы… собрала в узел на затылке? Или просто аккуратно причесала и зафиксировала гелем? Кажется, собрала в узел.

Стояла жара. Подмышки вспотели, пришлось умыться в уборной. Я… ой, нет-нет, это было в другой раз. Впрочем, не важно. Итак, ночь выдалась холодная, платье на мне было синее. С рукавами. Да, точно так.

Журналисты, репортеры — все рвались взять у меня интервью. Я всем отказала. Заперлась в гримерке и начала медитировать. Затем посмотрела один эпизод из комедийного сериала на портативной видеодвойке.

Ощутив готовность, я вышла на сцену (шла к ней долго). Села за рояль, бросила взгляд на пришедших и чуть не хлопнулась в обморок. Собралась, посмотрела на клавиши, очистила разум от лишних мыслей. Тут в зале кто-то кашлянул, нарушив идеальную тишину, однако я на это не обратила внимания. Только еще раз проверила свою готовность и заиграла…

За милли-милли-миллисекунду между тем, как мозг отдал команду пальцам, и тем, как они извлекли из рояля первый звук, я успела подумать: «Неплохо, Лена, очень неплохо… для лишенной музыкального слуха и вообще не одаренной музыкально».

Отсутствие способностей к музыке, если честно, бесило меня еще в школе. По всем предметам я получала пятерки, и только на физкультуре от меня проку не было (да это и не важно). Однако большой и светлой — хоть и несбыточной — оставалась мечта стать великим музыкантом. Сначала я завалила экзамен по кларнету, потом по флейте и виолончели. Оказалось, я даже не умею правильно держать смычок, руки действуют вразнобой, мелодии в памяти не удерживаются, а ноты для меня все похожи. Как-то в школе мы ставили мюзикл «Отверженные» по Гюго, и мне велели просто раскрывать рот в нужном месте — мое пение, видите ли, не соответствовало духу разгневанной толпы.

Я выросла, написала свою знаменитую книгу, после — вторую и, наконец, задумала третью, «Ты — Бог и безмерно талантлив». О развитии талантов. В качестве эксперимента я решила освоить сразу несколько видов спорта: теннис, тхеквондо, стрельбу из винтовки. И до кучи взяла игру на рояле.

Исследования заняли гораздо больше времени, чем я ожидала — лет сорок. Но к тому времени я достаточно разбогатела, чтобы позволить себе заниматься подобными вещами ради удовольствия. Наука и постепенное углубление в технику релаксации позволили мне развить в себе рефлекторную способность отстраненно, как бы со стороны наблюдать за движениями собственного тела, позволять ему двигаться самому, инстинктивно.

Неувядающая молодость дала возможность совершенствоваться бесконечно. К шестидесяти годам я получила черный пояс и четвертый дан по тхеквондо и дзюдо. В семьдесят — играла в теннис на уровне одаренного новичка пятидесяти лет (хорошо, но недостаточно, чтобы выступать на Уимблдоне).

В музыке я добилась аналогичных успехов и поняла: тому, чем вундеркинды обладают с рождения, прочие люди могут обучиться в течение жизни. Было бы время и тело, которое с возрастом становится только крепче, сильнее, здоровее.

Иногда я играла по шесть часов в день, пела, аккомпанируя себе. Поначалу выходило дурно, потом — все лучше и лучше. За основу я брала классику, не забывая про джаз, блюз, буги-вуги и рок; училась петь в стиле фанк, свинговала. Музыкальная память у меня развилась феноменальная — я назубок выучила тысячи произведений.

Но большую и лучшую часть этих сорока лет я посвятила общему самосовершенствованию. Отправилась в тур по всему миру. Два года провела во Флоренции, год — в Южной Америке. Изучала местные искусство, архитектуру, обычаи. Заводила друзей, любовников, овладела семью языками.

В те годы я часа по два проводила в спортзале, но при этом строго следила, чтобы не переусердствовать. Мне заменили коленные чашечки, мениски и мышцы бедер. Матку пришлось удалить из-за быстро прогрессирующей раковой опухоли — взамен мне вживили биопластиковый эквивалент. Я испытала на себе кожезаменяюшие имплантаты: словно змея, я сбросила старую «шкуру» (и выглядела при этом как оживший мертвец). Зато после трехмесячного интенсивного курса по уходу за телом обзавелась новой — свежей, чистой, здоровой, как у двадцатилетней девушки.

В то время трудно было представить кого-нибудь счастливее меня. Статистически я радовалась чаше любого другого человека за всю историю. Однако не менее часто мне становилось не по себе, доходило чуть ли не до депрессии.

Почему? Должно быть, из-за одиночества. И зависти. Видя парней и девушек, я всей душой желала обрести то, что они принимали как должное — откровенную, наивную веру в безоблачность жизни и доброту мира. Я страстно хотела быть непосредственной, не контролировать себя, пребывать в гармонии с миром, с собой. Уверена, окружающие считали меня жуткой занудой.

А я, такая красивая и талантливая, глядя в зеркало, видела только смутный, расплывчатый силуэт. Себя саму.

Только. Лишь. Себя.

Разве я не заслужила счастья?!

Меня преследовал страх смерти и {что совсем уж нелепо) того, что меня ждет после смерти. Какой меня запомнят? И запомнят ли вообще? Я изо всех сил цеплялась за надежду: мол, без меня жизнь моих близких станет пустой и бессмысленной. Но в то же время я знала: друзья и любимые облегченно вздохнут и подумают: «Слава богу, она умерла, и мы живы».

И я решила жить вечно. Назло этим гадам.

Я продолжала поддерживать форму, регулярно проходила курс омоложения. Нас, молодящихся стариков, было много. По всему миру люди старели, но выглядели при этом год от года лучше. Кинозвезда Шерил Мартинез, например, в семидесятичетырехлетнем возрасте заново начала карьеру певицы. Хирурги даровали ее хрупкому старческому голосочку вторую жизнь в виде сексуального гроула, который после интенсивных тренировок превратился в лучший соул-голос за всю историю музыки. Внешне Мартинез смотрелась как конфетка — этакая девочка с плаката для омолодившихся семидесятилетних подростков.