Тут мое внимание переключилось на вышедших из джипа Заревича и Сергея, который был уже без своей дурацкой клетчатой кепки. Наверное, потерял ее в подъезде, когда очухивался после моего приемчика, свалившего его с ног.

Я хорошо видела, куда направляются мои подопечные, — к кафе. Как только они завернули за угол, я выскочила из своей «засады на колесах» и пошла за ними. Здесь горел один, но очень яркий фонарь. Впрочем, меня все равно не было видно, поскольку я выбирала такие места, куда его свет не доходил.

Подождав, пока Заревич и Сергей войдут внутрь, я подошла к боковому окну и принялась за ними наблюдать. Они оба сидели спиной ко входу, ничего не заказывая подошедшей к ним официантке. Заревич чуть ли не каждую секунду поглядывал на часы, теребя рукав кожаной куртки. Потом он переключился на бумажные салфетки: вынимал их одну за другой, мял в кулаке и со злостью бросал на стол.

Официантка, не выдержав таких издевательств над вверенным в ее владение имуществом, рассвирепела и принялась ругать клиента-неврастеника. Слов я не слышала, но по ее широко разевающемуся рту и дураку стало бы понятно, как «вежливо» она разговаривала с Заревичем.

Виктор Петрович вдруг вскочил, отшвырнув пластмассовый стул в сторону, и вытащил из кармана… пистолет, направив его в сторону официантки. Та взвизгнула и закрыла лицо руками.

Только я собралась кинуться ей на помощь, как увидела, что это уже не нужно: звериная ярость в Заревиче уснула так же быстро, как и проснулась. Он устало провел левой рукой по глазам, пододвинул себе другой стул и преспокойно уселся за стол.

Сергей безучастно взирал на разгоревшиеся перед его глазами страсти. Похоже, ему было к подобному не привыкать. Он видал, наверное, что-нибудь и пострашнее, чем усмирение непонятливой официантки, мешающей «его величеству» крутому бизнесмену отдыхать. Подумаешь, помахал клиент кафе пистолетом… подумаешь, девица вытаращила свои ничего не понимающие глаза…

Заревич засунул ствол обратно в карман куртки. Официантка выбежала на улицу и скрылась в темноте. В кафе, кроме парочки алкоголиков-завсегдатаев, никого больше не было. Бармена тоже ветром сдуло, а алкаши уже были не способны адекватно отреагировать на ситуацию. Они только тяжело покачали взъерошенными головами и начали снова укладывать их на стол.

Я начинала уже подмерзать. Надетые сегодня высокие сапоги не были особенно теплыми, я ведь не знала утром, что придется долго торчать на улице. Я хотела было попрыгать, чтобы согреться, но остановилась как вкопанная, прижавшись к стене: послышался звук приближающейся машины. Затем раздались скрип тормозов, хлопок дверцы и шаги быстро идущего человека.

Коренастый мужик в короткой дубленке просеменил в кафе. Заревич почувствовал его, как говорят, спинным мозгом, потому что оглянулся еще до того, как низкорослый пухлый субъект с лысой башкой подошел к его столику.

Толстячок уселся напротив Заревича, сложил руки в замочек, положил их на стол и уставился на Виктора Петровича, который сразу же заговорил.

«Или они друга друга перестреляют, — рассуждала я сама с собой, трясясь от холода и поднимая выше совсем не теплый воротник, — или заключат какую-нибудь интересную сделку».

Мне было бы очень обидно, если бы эта сделка не касалась того, ради чего я вела слежку. Кажется, я начинала догадываться, в чем тут дело. Но каким-нибудь образом подслушать, о чем все-таки говорят эти суперделовые люди, не помешало бы. И я решила войти внутрь.

Естественно, с парадного входа заходить было бы не столько опасно, сколько глупо, поэтому, не мешкая ни секунды, я обежала здание кафе, надеясь пробраться внутрь через черный ход. Мой расчет оказался правильным. Мало того: дверь, ведущая в кафе со двора, оказалась открытой настежь. Бедный бармен, наверное, несся сломя голову, не позаботившись даже ее прикрыть. Представляю, что будет завтра утром, когда хозяин кафе узнает, в каком состоянии было брошено его детище! Но меня это никак не касается. Мне нужно как можно быстрее навострить свои ушки и послушать, о чем ведет речь Заревич, которого я уже считала моим личным врагом.

В подсобном помещении, которое служило одновременно и кухней, и раздевалкой для обслуживающего персонала, и местом отдыха для них же, был включен свет, поэтому я быстро здесь сориентировалась и придумала, каким образом смогу послушать разговор Заревича и толстяка в дубленке.

Официанты проходили из кухни к посетителям через маленькую дверцу, которая сейчас была плотно прикрыта, из-за чего я пока не могла слышать голосов в зале. Музыка, обычно звучащая в заведениях подобного типа, сегодня почему-то отсутствовала, на мое счастье. Значит, если я постараюсь, то обязательно узнаю то, что мне нужно знать.

Я осторожно дотронулась на дверной ручки, опасаясь малейшего шороха, способного выдать мое присутствие. Потом так же осторожно потянула ее на себя, но на этом моя «лафа» кончилась — дверь заскрипела. Теперь только глухой мог не узнать о том, что в подсобке кто-то есть. Я присела на корточки, интуитивно пряча голову где-то в районе колен, наверное, подражая примеру маленьких детей или страусов, наивно думающих, что, спрятав глаза и голову, они станут невидимыми для врагов. Вот до чего докатилась великая «сыщица» Таня Иванова! Стыд и позор на ее голову!

Отвлекая себя подобными прибаутками, которые обычно лезут мне в голову в минуты опасности, я старалась переждать эти трудные и, я бы даже сказала, критические секунды. Но прошла минута, о чем свидетельствовали толстые черные стрелки моих новеньких часов, подаренных самой себе на день рождения, а собеседники так и не удосужились приподняться со своих стульев и пойти на поиски нарушителя их спокойствия.

А-а, наверное, эти оболтусы уверены в том, что в кафе остался обслуживающий персонал, поэтому и не суетятся. Или они так увлечены своей приватной беседой, что забыли обо всем мире и слушают только друг друга?

Снова набравшись смелости и отбросив мысли об опасности, я еще на сантиметр приоткрыла дверь, придвинулась к ней ближе и наконец-то достигла долгожданного результата. Я слышала все, что говорили эти двое! Главной задачей было запомнить все их слова, «переработать» информацию можно и потом уж применить ее в дело.

— Деньги скоро станут твоими? — почти по слогам выговорил свой вопрос собеседник Заревича.

— Ну сколько можно повторять? — стараясь держать себя в руках, отвечал милейший Виктор Петрович. — Я же сказал: ждать осталось совсем немного. Сомов уже сидит. Все улики против него. Мы работаем над тем, чтобы его женушка перевела все деньги на свое имя. И тогда мы с вами заживем!

Даже в соседней комнате я почувствовала, с каким вдохновением Заревич произнес последние слова. Так обычно говорят только те, кто предчувствует, что заветный час близок и их мечта наконец исполнится.

Сначала я подумала о том, что у Заревича действительно есть резон радоваться переходу доли Сомова в руки Гольстера. Но потом в моей голове возник совершенно правомерный в этой ситуации вопрос: а почему, собственно, этому факту радуется Заревич? Что ему от разорения Иннокентия? Обогатится его шеф, вот и все. А сам-то он что от этого получит? Даже если Заревич условился с Гольстером на получение определенного процента за помощь в «потоплении» Сомова, то почему он сидит в этом кафе и докладывает о своих делах какому-то подозрительному типу с очень некультурной, а точнее сказать — с бандитской внешностью?