сейчас прошу меня простить: я что-то нехорошо себя чувствую, пойду прилягу. Была очень рада повидаться с вами.

Поднявшись к себе, я мешком повалилась на застеленную кровать и уставилась невидящими глазами в потолок. Губы сами собой принялись возносить каждодневную молитву Творцу — о том, чтобы сохранил жизнь Джаю. Чтобы мой любимый мужчина вернулся поскорее. Даже если не ко мне… даже если он будет тяжело ранен, Творец милосердный, пусть он просто вернется живым! А я клянусь, что больше не позволю ни одному мужчине коснуться меня. Даже если мне не суждено хотя бы еще раз увидеть любимого, мое тело по-прежнему будет хранить его прикосновения, губы будут помнить только его поцелуи, а в улыбках моих детей я буду видеть его улыбку.

Изабель поднялась ко мне вместе с детьми, когда за окном уже совсем сгустились сумерки. Сай увела их в купальню, а свекровь зажгла фитиль в масляной лампе и по-хозяйски села в мое любимое кресло у окна.

— Даже не просите меня выйти замуж за этот бурдюк с деньгами, — сказала я, не шевельнувшись и не повернув к ней головы.

— Я не прошу, — с обманчивой мягкостью ответила Изабель. — Но ты все же подумай, Вельдана. В чем-то этот бурдюк с деньгами прав. Не рассчитывай, что после войны к тебе посватается знатный и молодой мужчина. Такие, как правило, уже женаты, а кто не женат — тот не позарится на вдову с двумя малолетними детьми. Даже если это вдова сенатора.

Где-то я уже слышала такие слова. Ах да, когда-то, целую вечность назад, их говорил мне Джай.

— Я не хочу выходить замуж.

— О да, я понимаю, — язвительно хмыкнула Изабель. — Прекрасно тебя понимаю. Не льщу себя надеждой, что ты говоришь так из любви и верности к моему Диего. Но ведь твой Джай… даже если он и вернется… Ты ведь понимаешь, что он всего лишь бывший раб? Как любовник он еще может сгодиться, спору нет, но не как муж.

Меня не разозлило бесцеремонное сватовство банкира Барсены, но разозлила вопиющая бестактность Изабель. Я села на кровати и посмотрела на нее в упор.

— Вы ставите в вину Джаю то, что его незаконно поработили? Он не бывший раб, а офицер королевских войск Аверленда! У него есть имя и чин, и даже собственное родовое имение!

— Это он тебе сказал? — хмыкнула Изабель. — Что ж, поглядим, каким именем его станут величать после возвращения. Но я уже сказала, что не собираюсь настаивать. Тебе решать, выходить замуж или нет. В любом случае, этот бурдюк с деньгами — слишком мелко для вдовы Диего Адальяро.

Из купальни показались взъерошенные, мокрые и хохочущие дети. Растерянная Сай погналась за ними в детскую с полотенцами. Изабель поднялась, чинно расправила верхнюю юбку и молча покинула мои покои.

Еще не все запоздалые звезды растаяли над светлеющим горизонтом, еще не показалась над краем земли дуга огромного огненного диска, а пустыня уже содрогается от топота тысяч конских копыт, от раскатистых воплей перепуганных верблюдов, от гулких выстрелов аркебуз, свиста стрел и звона скрещенных мечей. Еще миг — и лучи восходящего солнца вспыхивают одновременно на наконечниках копий, на лезвиях обнаженных мечей, на золоченых окантовках халиссийских доспехов.

— В атаку! — кричит генерал Серрано на левом фланге.

— В атаку! — вторит ему генерал ди Дальва на правом.

Где-то позади раздаются крики других командиров, слившиеся в один протяжный рев.

Зачем это все?

Я устал сражаться. Устал изо дня в день доказывать, что прав, что силен, что могу победить.

Зачем?

Рукоять меча удобно лежит в ладони, лезвие безошибочным, точным ударом наискось рассекает шею и грудь неизвестного мне молодого халиссийца. Его лицо смутным пятном мелькает перед глазами, и в какой-то миг кажется, что на меня с укоризной глядит Пустынный Смерч.

Что ожидает меня в конце последней битвы? Ответ очевиден. Очевидно и то, что я не сдамся без боя. Перед тем, как чье-нибудь копье, меч или стрела достанет меня, я намерен забрать с собой не меньше десятка врагов.

Зачем?

Они могли бы жить, когда победят. Жить на пустынных просторах Халиссинии. Жить в разграбленных, разоренных домах Саллиды. Кто-нибудь из них наверняка доберется до Кастаделлы. До Вель.

Нет.

Этот, которому я на излете срезаю верхушку черепа, до Вель не доберется.

Прежде во время сражений я ощущал возбуждение, пьянящий задор, жажду победы.

Теперь ощущаю лишь пустоту и усталость.

Пронзаю могучую грудь гороподобному гиганту и вижу, как закрываются черные глаза Несущего Смерть.

Зачем?

Я устал от сражений. С размаху рубить, забирая на кончике меча чью-то жизнь, раз за разом становится все труднее. И бессмысленней. Какая разница, кто победит? Меня не будет, не будет храбрых саллидианцев, не будет многих яростных халиссийцев, а войны будут всегда.

Так зачем?

Вель. Я боюсь за нее. Боюсь, что когда меня не станет, некому будет ее защитить. Решится ли она забрать детей и уехать на север? Боги, прошу вас, сделайте так, чтоб решилась. Вель, прошу, услышь меня… Мы умираем. Спасай себя и детей, пока можно.

А я их пока задержу.

Меч становится тяжелее: на моих глазах в последний раз поднимается и опускается пробитая грудь Акулы. Замирает остекленевший взгляд.

Зачем?

Зачем было это все? Восстание, смерти рабов и рабовладельцев, взятие города, новые порядки… Я воевал против саллидианцев, теперь воюю на их стороне. Убиваю тех, кого прежде называл братьями.

Зачем?

Перед глазами встает лицо Хаб-Арифа, за его плечом вижу испуганную Лей. Рука на миг замирает — и этот миг едва не лишает меня жизни. Нет, это не он. Несмотря ни на что, он бы не поднял на меня меч…

Уклоняюсь и достаю врага точным ударом в грудину.

Зачем?

Они умерли все. Мать и отец. Друзья и враги. Сотни рабов на Арене. А я еще жив.

Зачем?

Вель. Вместо сердца снова дыра, и она растет, всасывает в пустую черноту меня самого. Мне становится страшно. Страшно, что не увижу больше ее и детей. Страх заставляет меня отбивать удары, защищаться от стрел, снова и снова поднимать и опускать смертоносный клинок.

Сколько уже длится эта бессмысленная битва? Нет времени оглянуться назад и посмотреть, вступил ли в бой последний резервный полк. Во всеобщем реве перестаю различать отдельные команды.

— В атаку! — кричит кто-то рядом.

И я кричу, снова и снова, срывая голос и пытаясь перекричать звон металла.

Солнце слепит и без того никчемные глаза. Проклятое халиссийское солнце…

Увидеть бы снег. Упасть бы в сугроб как есть, не сгибая ног, плашмя. Зарыться бы