среди безмолвия и безбрежной пустоты «Джекмана», Дейк вдруг осознал, что не осталось никого, кому он мог бы все это рассказать.

Совсем никого.

Сожжение Хром[155]

Той ночью, когда мы сожгли Хром, стояла жара. Снаружи, на улицах и площадях, вьющиеся вокруг неоновых ламп мотыльки бились насмерть о горячие стекла. А на чердаке у Бобби царил полумрак, лишь светились экран монитора да зеленые и красные индикаторы на панели матричного симулятора. Каждый чип в симуляторе Бобби я знаю как облупленный: с виду это обыкновенный «Оно-Сэндай-7», а попросту – «Киберспейс-7», но я столько раз его переделывал, что найти хоть каплю фабричной работы во всей этой груде кремния крайне проблематично.

Мы сидели перед панелью симулятора и ждали, глядя, как в нижнем левом углу экрана таймер отсчитывает секунды.

– Давай, – выдохнул я, когда подошло время.

Бобби был уже наготове, он подался вперед и резким движением ладони вогнал русскую программу в прорезь. Он проделал это легко и изящно, с уверенностью мальчишки, который кидает в игровой автомат монеты, зная – победа будет за ним и бесплатная игра обеспечена.

В глазах закипела серебряная струя фосфенов, и, словно трехмерная шахматная доска, в моем мозгу стала разворачиваться матрица – бесконечная и абсолютно прозрачная. Когда мы вошли в сеть, русская программа как будто слегка дернулась. Если бы кто-то другой был сейчас подключен к этой части матрицы, он увидел бы, как из маленькой желтой пирамиды, представляющей наш компьютер, выкатился пенистый вал, сотканный из дрожащей тени. Программа была оружием-хамелеоном, она подстраивалась под любую среду, перехватывая управление по коду экстренного доступа, что бы ни встретилось ей на пути.

– Поздравляю, – услышал я голос Бобби. – Только что мы стали служебным запросом Ядерной комиссии Восточного побережья…

Если образно, мы, как пожарная машина с ревущей вовсю сиреной, неслись по волоконно-оптическим линиям – магистралям, пронизывающим кибернетическое пространство, а по сути, для нас, вошедших в компьютерную матрицу, открывался прямой путь к базе данных Хром. Я еще не мог разглядеть саму эту базу, но уже чувствовал, как замерли в ожидании окружавшие ее стены. Стены из тени. Стены из льда.

Хром: кукольное личико ребенка, гладкое, словно отлитое из стали, и глаза, которым место разве что на дне глубоководной Атлантической впадины, – серые холодные глаза существа, живущего под чудовищным давлением. Поговаривали, что всякому, кто перебегал ей дорогу, она в лучших средневековых традициях готовила особую отраву, канцерогенную, – проходили годы и годы, прежде чем опухоли убивали своих жертв. О Хром вообще много чего болтали, и во всех этих рассказах приятного было маловато.

Поэтому я выбросил ее из головы и представил Рикки. Рикки, склонившуюся в луче дымного солнечного света, искаженного сеткой из стали и стекла, в выгоревшей защитной рубашке военного образца, в розовых прозрачных сандалиях. Представил, как она изгибает обнаженную спину, когда роется в своей спортивной сумке из нейлона. Вот она поднимает глаза, и белокурый локон, падая, щекочет ей нос. Улыбаясь, она застегивает на пуговицы старую рубашку Бобби – землистый выцветший хлопок, едва прикрывающий ее грудь.

Она улыбается.

– Сукин сын, – пробормотал Бобби. – Мы только что сообщили Хром, что мы – ревизоры налоговой инспекции, и выдали ей три повестки из Верховного суда… Ну, Джек, держись покрепче…

«Прощай, Рикки. Быть может, больше мы никогда не увидимся».

И темнота, одна темнота в ледяной крепости Хром.

* * *

Он был ковбоем, мой Бобби, ковбоем, оседлавшим компьютер. Он не мыслил своей жизни без игры, той опасной игры со льдом, которым электронная защита против вторжения[156] укрывает источники информации. Матрица – это абстрактное представление взаимоотношений различных информационных систем. Когда легальный программист подключается к сектору матрицы своего работодателя, корпоративные базы данных окружают его как яркие геометрические фигуры.

Башни и поля, разбросанные в бесцветном псевдопространстве симуляционной матрицы, – всего лишь электронная видимость, облегчающая процесс управления и обмен огромными объемами данных. Легальным программистам и дела нет до ледяных стен, за которыми они работают, стен тьмы, которые скрывают их операции от виртуозов промышленного шпионажа и ловчил вроде Бобби Куайна.

Бобби был ковбоем. Он был взломщиком, потрошившим разветвления электронной нервной системы человечества. Он присваивал информацию и кредиты – там, в переполненной матрице, монохромном псевдопространстве, где, как редкие звезды, светились плотные сгустки данных, мерцали галактики корпораций и отсвечивали холодным блеском спирали военных систем.

Бобби был одним из тех потерявшихся во времени, кого всегда застанешь за выпивкой в «Джентльмене-неудачнике», популярном в городе баре, пристанище электронных ковбоев, дельцов и прочих парней, хоть каким-то боком связанных с кибернетикой.

Мы были партнерами.

Бобби Куайн и Автомат Джек. Бобби – вечно в темных очках, худощавый, бледный красавчик, и Джек – зловещего вида парень, да еще и с нейроэлектрической рукой в придачу. Бобби обеспечивает софт, Джек – железо. Бобби стучит по клавиатуре, а Джек устраивает все эти штучки, без которых не обскачешь других. Примерно так услышали бы вы от зевак в «Джентльмене-неудачнике», если бы вам случилось заглянуть туда в ту пору, когда Бобби и не думал о Хром. Они не преминули бы добавить, что Бобби уже не тот, темпы падают и найдутся ребята, за которыми ему не угнаться. Бобби было уже двадцать восемь – для электронного ковбоя это почти что старость.

В своем деле мы были мастерами. Но почему-то по-настоящему большая удача – та, которая случается лишь раз, – обходила нас стороной. Я знал, куда сунуться, чтобы достать нужное железо, а Бобби всегда был в ударе. Сидит, откинувшись, перед пультом – белая бархотка пересекает лоб – и, пробивая себе дорогу сквозь крутейший в бизнесе лед, молотит по клавишам быстрее, чем может уследить глаз. Но чтобы такое случилось, должно было произойти нечто, что заставило бы его выложиться на всю катушку, а это бывало нечасто. Да и я парень неприхотливый: непросроченная квартплата, чистая рубашка на теле – большего я от жизни не требовал.

Единственной в жизни картой, к которой Бобби относился всерьез, была очередная любовь. Впрочем, на эту тему мы с ним не разговаривали никогда. И тем летом, когда наши дела, похоже, пошли на спад, он все чаще стал засиживаться в «Джентльмене-неудачнике». Он мог часами сидеть за столиком неподалеку от раскрытых дверей и следить за проходящей толпой. И так из вечера в вечер, когда вокруг неоновых ламп кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами жратвы из уличных забегаловок и парфюмерией. Его скрытые за очками глаза вглядывались в лица прохожих – и, когда