событиям на протяжении столетий и даже тысячелетий. Культура и смысл возвращаются в экономический анализ, "капитализм" перестает быть ругательным термином марксистской полемики, а реабилитация материальности побуждает даже убежденных исследователей дискурса и воображения обращаться к миру предметов и товаров. Проблема "глобального разлома", или "великого расхождения", интригует самые проницательные умы. Его масштабы, хронология и причины остаются предметом жарких споров, а консенсуса, похоже, не предвидится.

Поскольку почти все находится в движении, в начале третьей части книги уместно поместить очерк о промышленности и энергетике. Не стремясь к полноте, как это было в предыдущих главах "панорамы", этот очерк и последующие рассматривают заданную тему в более легком, игривом и избирательном ключе. Рассмотрение индустриализации в таком, более дискуссионном режиме, с меньшим объемом страниц и меньшим количеством ссылок, призвано донести до читателя два различных послания. Во-первых, некоторые вопросы слишком сложны, чтобы автор, не являющийся профессиональным историком экономики, мог с необходимой уверенностью предложить свое взвешенное решение; даже мировой историк не обязан иметь свое мнение по всем вопросам. Во-вторых, организация производства и создание богатства - это абсолютно важнейшие аспекты XIX века. В то же время было бы неоправданным редукционизмом представлять их как независимые переменные и как единственные источники динамизма, движущие эпоху в целом. Мы знакомы с подобными рассуждениями, в которых все сводится к "двойной революции" конца XVIII века. Они сохраняют определенную ценность. Тем не менее настало время децентрации промышленной революции.

 

1. Индустриализация

Если в 1910 г. значительная часть мира выглядела иначе, чем в 1780 г., то главной причиной физического преображения была промышленность. Девятнадцатый век ознаменовался распространением индустриального способа производства и связанных с ним особых форм общества. Но это не была эпоха равномерной, однородной индустриализации. Укоренится ли индустрия или не укоренится, начнется ли она с опозданием или даже не будет предпринята - все это зависело от сложного сочетания множества причин в конкретных локальных условиях. Из этих сочетаний складывалась новая глобальная география центров и периферии, динамичных и стагнирующих регионов. Но что такое индустриализация? Это, казалось бы, такое простое понятие продолжает вызывать дискуссии.

Противоречия

Хотя термин "индустриализация" вошел в обиход уже в 1830-х годах, а "промышленная революция", впервые зафиксированная в 1799 году, к середине 1880-х годов приобрела академическую респектабельность в англоязычном мире, историки так и не смогли договориться о точном его употреблении. Развернувшаяся среди специалистов дискуссия трудно поддается осмыслению. Дискутируется не один вопрос, а приходится неоднократно уточнять, о чем идет речь. Путаницу вносит и тот факт, что каждый из историков привносит свое понимание экономической теории. Например, одни рассматривают индустриализацию как процесс измеримого экономического роста, обусловленного в основном технологическими инновациями, а другие придают большее значение институциональным изменениям, считая их сопутствующим фактором или даже желая заменить термин "промышленная революция" на "институциональную революцию". Ученые, похоже, сходятся в основном по двум вопросам:

1. что экономические и социальные изменения, связанные с развитием промышленности, которые к 1900 г. были заметны на всех континентах, можно проследить на примере инновационного импульса, возникшего в Англии после 1760 г. (этого не отрицают даже те, кто считает этот импульс относительно недраматичным, а термин "промышленная революция" - преувеличенным); и

2. что индустриализация, по крайней мере на начальном этапе, всегда была региональным, а не национальным явлением.

Даже тот, кто подчеркивает значимость институционально-правовой базы, подобной той, что была создана национальными государствами в XIX веке, согласится с тем, что индустриализация тесно связана с обеспечением ресурсами в определенных местах и что она не обязательно характеризует все национальные общества в долгосрочной перспективе. К 1920 году лишь несколько стран в мире были "индустриальными обществами", и даже в таких частях Европы, как Италия, Испания или Россия, островки промышленного развития отнюдь не распространялись на все общество в целом.

Наиболее интересные дискуссии сегодня разворачиваются вокруг следующих вопросов.

Первое. Новые и сложные оценки фрагментарного статистического материала показали, что в последней четверти XVIII и первой четверти XIX века английская экономика росла медленнее и менее регулярно, чем утверждали до сих пор сторонники теории "большого взрыва". Оказалось, что трудно найти данные о резком ускорении темпов роста даже в таких "ведущих отраслях", как хлопчатобумажная промышленность. Но если индустриализация началась постепенно и шла мягкими темпами даже в свой "революционный" английский период, то возникает вопрос, в каких более древних преемственностях она зародилась. Некоторые историки возвращаются к средневековью, рассматривая "промышленную революцию" как один из нескольких скачков роста, произошедших с тех пор.

Во-вторых. Даже скептикам, стремящимся сделать промышленную революцию количественно незаметной, приходится сталкиваться с тем, что многочисленные свидетельства того времени рассматривают распространение промышленности и ее социальные последствия как наступление новой эры. Так было не только в Англии и европейских странах, которые вскоре пошли по аналогичному пути развития, но и во всем мире, где появление крупной промышленности, новых режимов труда и новой социальной иерархии имело ощутимые последствия. Поэтому при описании и анализе индустриализации мы всегда должны учитывать соотношение количественных и качественных факторов. Представители так называемой институциональной экономики, считающие себя не слишком радикальной альтернативой господствующей неоклассической теории, предложили полезное различие между "формальными" ограничениями экономической деятельности (прежде всего, контракты, законы и т.д.) и "неформальными" ограничениями в рамках соответствующей культуры (нормы, ценности, условности и т.д.). Такое более богатое и разнообразное представление об индустриализации, конечно, можно только приветствовать. Но есть опасность, что слишком большое количество аспектов и факторов перегрузит ее и заставит отказаться от изящества более "экономичных" объяснительных моделей.

Третье. Индустриализация обычно рассматривается как ключ к "особому пути" Европы в истории. Тот факт, что в конце XIX века в различных регионах планеты наблюдались беспрецедентные различия в уровне благосостояния и жизни, действительно можно объяснить главным образом тем, что многие общества начали переход к индустриальному обществу, а другие - нет. Но это может породить не одну проблему. Рассматривая причины европейского "чуда" (Эрик Л. Джонс), одни приходят к выводу, что Англия, Европа и Запад (или то, что считается здесь основным субъектом) располагали естественными географическими, экономическими и культурными предпосылками, которых не хватало другим цивилизациям - знакомая точка зрения, восходящая к исследованиям мировой экономической истории и экономической этики мировых религий, начатым Максом Вебером после 1900 года. Другие, наоборот, ищут аналогичные предпосылки в Китае, задаваясь вопросом, почему он не совершил сопоставимого прорыва в производительности труда. Если окажется, что предпосылки для индустриального развития существовали как в Китае, так и в Европе, необходимо будет объяснить, почему они не были реализованы в действительности. Все эти рассуждения находятся в тонком диапазоне между обоснованными числовыми