– Дорогая, – заговорил Элокар, держась на некотором расстоянии от королевы, – мы слышали, что в городе в последнее время были… проблемы.

– Одна из моих ревнительниц попыталась возродить Иерократию. Нам стоит получше следить за тем, кто вступает в ревнительство; не каждый мужчина или женщина годится для такой службы.

– Ее казнили по твоему приказу.

– Разумеется. Она затеяла переворот.

Каладин обошел груду музыкальных инструментов из отличного дерева.

«Эй, – раздался в его голове голос Сил. – На другой стороне комнаты. За ширмой для переодевания».

Каладин миновал балкон слева. Если он помнил правильно – хотя историю рассказывали часто, он слышал с десяток разных версий, – Гавилар и убийца упали именно оттуда, когда сражались.

– Эсудан, – с болью в голосе сказал Элокар и шагнул вперед, протянув руку. – Тебе нездоровится. Пожалуйста, пойдем со мной.

– Нездоровится?

– Дворец охвачен влиянием какой-то злой силы.

– Злой силы? Муж мой, временами ты такой дурак.

Каладин присоединился к Сил и заглянул за ширму для переодевания, которую придвинули к стене, чтобы отделить небольшой уголок. Там съежился ребенок двух или трех лет от роду – он дрожал, сжимая в руках мягкую куклу-солдатика. Несколько спренов, излучающих приглушенное красное свечение, собрались вокруг него, как кремлецы у трупа. Мальчик попытался спрятать лицо, но спрен дернул его за волосы, и когда он поднял голову, другие зависли перед ним, принимая жуткие формы вроде оплывающих лошадиных морд.

Каладина тотчас же обуял гнев. Он зарычал, схватил из пустоты Сил-клинок – в тумане тот принял вид небольшого кинжала. Он ударил этим кинжалом и поймал одного спрена, пришпилил к деревянной панели, которыми была обшита стена. Каладин не знал, что осколочный клинок может резать спренов, но это сработало. Существо издало тихий вопль, из его тельца выросла сотня рук, которые начали царапать клинок и стену, а потом оно рассыпалось на тысячу кусочков и растаяло.

Три оставшихся красных спрена в панике умчались прочь. Каладин почувствовал, как Сил в его руках задрожала и тихонько застонала. Он ее отпустил, и она приняла облик маленькой девчушки.

– Это было… было ужасно, – прошептала она, подплывая и опускаясь на его плечо. – Мы что же… убили спрена?

– Он это заслужил, – напомнил Каладин.

Сил съежилась у него на плече, обхватив себя руками, и ничего не ответила.

Мальчик шмыгнул носом. Ребенок был одет в военную униформу. Каладин обернулся, взглянул на короля и королеву – он потерял нить разговора, но супруги теперь яростно шипели друг на друга.

– О, Элокар, – говорила королева. – Ты всегда был таким рассеянным. У твоего отца были грандиозные планы, но ты… ты всегда хотел лишь сидеть в его тени. Было к лучшему, что ты отправился играть в войну.

– И ты смогла остаться здесь, чтобы… устроить все это?! – Элокар взмахом руки указал на дворец.

– Я продолжила дело твоего отца! Элокар, я узнала секрет. Спрен, древний спрен. Мы можем связывать себя узами с ними!

– Узы… – проговорил Элокар, будто не понимая смысл слова.

– Ты видел моих Сияющих? – спросила Эсудан и ухмыльнулась. – Гвардию королевы? Я сделала то, что не получилось у твоего отца. О, он нашел одного из древних спренов, но так и не понял, как связать себя с ним. Но я – я! – решила эту загадку.

В тусклом свете королевских покоев глаза Эсудан заблестели. А потом начали излучать темно-красный свет.

– Буря! – воскликнул Элокар и попятился.

«Пора уходить». Каладин нагнулся подобрать ребенка, но мальчик закричал и рванулся прочь. Это наконец-то привлекло внимание короля. Элокар бросился на звук, отшвырнул ширму. Ахнул и опустился на колени рядом с сыном.

Мальчик, Гавинор, с плачем отстранился от отца.

Каладин посмотрел на королеву:

– Как долго ты это планировал?

– Это? Возвращение моего мужа?

– Я не с вами разговариваю. Я обращаюсь к существу, которое вами управляет.

Она рассмеялась:

– Йелиг-нар служит мне. Или ты имеешь в виду Сердце Бражничества? У Ашертмарна нет собственной воли, он просто безмозглая сила потребления, которую кто-то должен обуздать.

Элокар что-то прошептал сыну. Каладин не расслышал слов, но мальчик перестал плакать. Он посмотрел на отца, сморгнул слезы и наконец-то позволил взять себя на руки. Элокар принялся баюкать ребенка, который в свою очередь прижимал к груди куклу-солдатика. Тот был в синей броне.

– Уходим, – скомандовал Каладин.

– Но… – Король посмотрел на свою жену.

– Элокар, – перебил Каладин, хватая короля за плечо. – Будь героем для того, кого можешь спасти.

Король посмотрел ему в глаза, а потом кивнул, прижимая к себе дитя. Он направился к выходу, и Каладин двинулся следом, не спуская глаз с королевы.

Она громко вздохнула и потянулась следом:

– Этого я и боялась.

Они вернулись к своим солдатам и начали отступать по коридору.

Эсудан остановилась в дверях королевских покоев:

– Элокар, я переросла тебя. Я приняла в себя самосвет и обуздала силу Йелиг-нара.

Что-то заклубилось вокруг нее, какой-то черный дым, словно выдуваемый незримым ветром.

– Бегом марш! – приказал Каладин своим людям, втягивая буресвет. Он знал, чем все закончится; почувствовал, к чему все приведет, еще когда они только начали подниматься по лестнице.

Было почти облегчением, когда Эсудан наконец-то крикнула своим солдатам атаковать.

Отдай мне все, – шептали голоса в разуме Шаллан. – Отдай мне твой пыл, твой голод, твою тоску, твою потерю. Откажись от всего. Ты есть то, что ты чувствуешь.

Шаллан плавала посреди этих голосов, заплутав, словно в океанских глубинах. Они осаждали ее со всех сторон. Когда один прошептал, что она – это боль, Шаллан превратилась в плачущую девочку, которая пела, пока туго закручивала цепь на толстой шее. Когда другой прошептал, что она – это голод, девушка превратилась в беспризорника в лохмотьях.

Пыл. Страх. Воодушевление. Скука. Ненависть. Похоть.

С каждым ударом сердца она становилась новым человеком. Голоса, казалось, были от этого в восторге. Они нападали на нее, приходя в неистовство. Шаллан была тысячей людей в один миг.

Но кто из них был ею?

Все они. Новый голос. Шут?

– Шут! – закричала она во тьме, окруженная угрями, которые щелкали челюстями. – Шут! Прошу тебя…

Ты – это все они, Шаллан. Почему ты должна быть лишь одной эмоцией? Одним набором ощущений? Одной ролью? Одной жизнью?