Ил. 178. Н. С. Гончарова. Ангелы и аэропланы // Мистические образы войны. М.: Изд-во В. Н. Кашина (Типо-литогр. Т-ва И. Н. Кушнерев и К°). 1914. № 10

Фантазия современников рисовала воздушные бои будущего, где гигантские самолеты становились летающими крепостями, которые штурмуют десантники. На их гигантских крыльях разыгрывались масштабные рукопашные схватки. «Кроме битвы между аэропланами и наземными силами будут происходить и настоящие воздушные бои между бронированными аэропланами и дирижаблями с металлической оболочкой. И те и другие снабжены пушками и пулеметами, а также вооруженными командами. Битва таких воздушных броненосцев будет поистине ужасна. Не говоря уже о губительном действии снарядов, люди будут постоянно в опасности упасть с аппарата на землю или в море», — пытался представить себе будущие воздушные схватки корреспондент[2252]. Писатели предсказывали появление подземных бомбоубежищ, которые со временем будут превращаться в глубинные города.

Ил. 179. В. А. Табурин. Текст: Ни с небом, ни с ветром не дружись, а земли-матушки держись. 1914–1916. Иллюстрированная почтовая карточка

Вместе с тем аэропланы, еще не успевшие окончательно войти в повседневную картину мира обывателей, у кого-то вызывали любопытство, а не страх. Молодой военный врач Ф. О. Краузе, оказавшись на передовой, мечтал посмотреть хоть на свой, хоть на вражеский самолет, не обращая внимания на то, что встреча с немецким самолетом может закончиться смертью: «Аэропланов все нет, хотелось бы посмотреть хоть разочек. Впрочем, говорят, что сегодня утром здесь летал наш русский аэроплан»[2253]. Спустя какое-то время любопытство Краузе сменилось более подходящим чувством тревоги: «Последние дни опять усиленно жужжат моторы и пропеллеры. Ждем ежедневно гостинца с неба»[2254]. Аэроплан пугал солдат как предвестник наступления противника: немцы перед ним использовали аэропланы для разведки и бомбардировки, поэтому активизация полетов немецких летчиков свидетельствовала о скорых жестоких боях.

Следует заметить, что бомбометание с аэропланов не отличалось особенной эффективностью: в начале войны отсутствовали бомбовые прицелы, а также летчики могли взять с собой лишь пару бомб, которые сбрасывали вручную. Поэтому часто летали группами, а при огне зенитных орудий поднимались на большую высоту, что еще более затрудняло прицельную бомбардировку. Однако недостаточную разрушительную силу (исключение составляли бомбардировки с цепеллинов и многомоторных самолетов, которые поднимали в воздух 600-килограммовые авиабомбы) затмевал психологический эффект от налетов, сеявший панику. Офицер И. С. Ильин в дневнике от 11 марта 1916 г. жаловался на частые налеты, вызывавшие панику среди солдат, но при этом на его восприятии сказывалась выработанная привычка к опасности — он умудрялся в налетах находить свою красоту: «Не дают житья аэропланы. Повадились ежедневно летать целыми эскадрильями, сбрасывая массу бомб… Должен сказать, что это самое неприятное ощущение, которое я когда-либо испытывал. Только начинает светать — слышится густое жужжание где-то высоко в небе. Все, разумеется, поспешно вскакивают. Потом над нами появляются десять-пятнадцать аэропланов в „гусином“ строе, то есть треугольником, очень красиво, надо сказать. Затем раздается резкий свист и грохают разрывы бомб. Они падают со всех сторон, и близко, и далеко, и нет никакой возможности от них скрыться… Вообще же каждый раз начинается с паники и беготни и криков: „Аэропланы! Аэропланы!“ Наши батареи открывают огонь… Но вся стрельба совершенно безрезультатна, и пока что не было ни одного попадания»[2255]. Ильин подсчитывал потери после налета таких «бомбардировщиков» — обычно от бомбометания десяти-пятнадцати австрийских самолетов погибало от двух до четырех солдат. Периодическая печать также отмечала низкую эффективность бомбардировок с цеппелинов. В качестве примера приводился групповой налет трех немецких дирижаблей на пять английских городов, в результате которого в сотне домов были выбиты стекла, но при этом убитыми оказались лишь четыре человека[2256]. Однако народная фантазия придумала за немцев, как поднять эффективность бомбардировок: в 1915 г. говорили, что с аэропланов начали разливать «горючую жидкость, которая все на своем пути истребляет до мелочей»[2257]. В 1942 г. эти фантазии материализовались в изобретенном напалме.

Отношение к аэропланам в прифронтовой полосе стало своеобразным маркером бесстрашия: наблюдая за поведением человека во время налетов, бывалые солдаты делали соответствующие выводы. Тем самым аэроплан стал элементом героического дискурса. Часто он фигурировал в историях о полковых священниках, причем в зависимости от того, как к военному духовенству относился рассказчик (по мере разочарования в войне усиливалась критика полкового духовенства среди солдат), конец истории менялся: в одном случае, когда во время молебна внезапно появились вражеские аэропланы, сбросившие бомбы рядом со священником, он даже не вздрогнул, в то время как молившиеся солдаты попадали на землю, в другом случае от прогремевшего вдалеке взрыва священник сбежал, бросив молившихся солдат, или упал в обморок.

Аэроплан стал символом опасности со стороны врага. Весьма своеобразно этот символ использовался в деревенских слухах; для деревни в условиях усиливавшейся социальной напряженности внутренний враг становился опаснее врага внешнего. Особенно остро складывались отношения крестьян с немцами-колонистами, чье хозяйство оказывалось более эффективным за счет внедрения машин и применения прочих достижений агронауки. Крестьяне традиционно настороженно относились к технике, считая ее дьявольским изобретением, приписывая ей мистические свойства и желание погубить человека[2258]. «Присмотрела себе машина хозяина: на, говорит, вот я, пользуйся. И давай машина работать, а хозяин ее умасливать. И так сколько-то времени. Отсытел хозяин, выгоду получил, жирком затянулся, — только и работы у него стало, что спит да со сна пальчиками шевелит. За те сонные пальчики и зацепила его машина», — рассказывали в народе[2259].