сваты. Один вид мудрого старика, его приглушенно-шепелявая, вкрадчиво-доверительная речь, ухоженная, убеленная бородка и главное, редкая по тем временам приставка – Хаджи сделали свое дело: общественное мнение, с которым уже не считаться стало опасным, резко качнулось в сторону избранного лидера.

Не без чувства затаенной мести Букаев отступил, уехал в Москву и вскоре появился на экране центрального телевидения, по делу и без него, с места и с трибуны, подолгу и репликой выступая на съезде народных депутатов СССР. И до того он заболтался, до того надоел, оскоминой у микрофона стал, что, видимо, желая от него избавиться – а, может, действительно, дюже умный он, иль богат и влиятелен – словом, сделали его очень большим чиновником, и не в какой-то ЧИАССР, а прямо в СССР!

Вот когда Ясуев за свое кресло впервые по-настоящему испугался. Что же делать? Нужно собрать вокруг себя верноподданную команду. И не таких умных, честолюбивых людей, как Букаев, потенциальных конкурентов, но соратников, а надежных, вымуштрованных в комсомоле и в партии карьеристов, выскочек, чтобы на его место и не зарились, знали свой потолок, свои способности, перед указующим перстом склонялись бы, от одного взгляда – в карьер мчались, кого угодно за хозяина загрызли бы, да чтоб на их фоне он тигром был, непоколебимым лидером, вечным вождем, символом нации!

Так где ж таких взять? Уж больно все изощренными стали, разогнал он многих за рвение, возомнили себя специалистами. И тут как тут Докуев Албаст, как и предсказывал Домба-Хаджи, на ушко медово сюсюкать начал, отзывается он восторженно о своих «одноклубниках», да впридачу и перспективные комсомольцы есть, надежный оплот партии.

– А верны ли они? – недоверчив Ясуев.

– Еще как верны, верно делиться будут!

– А как бы это проверить? – все же сомневается Ясуев.

– Они первоначальный взнос внесут, и немалый. Рисковать не посмеют.

И вот вызываются по одному на собеседование желающие беспрекословно подчиняться, и как на засыпку, всем один и тот же контрольный вопрос.

– А не будешь ты бояться врага нашего?

– Да что там Букаев, – бьет себя в грудь очередной приспешник, – я, если надо и отца его из могилы достану, на телеграфный столб посажу.

– Слушай, Албаст, а откуда они знают, что я Букаева имею в виду?

– У вас щедрая, и главное, открытая навстречу людям душа!

– А почему одинаковые ответы?

– Верный признак единого мышления, подчинения, цельной команды.

– Нам бы еще преданного министра МВД заиметь, – из-за насущной кадровой проблемы сетует Ясуев. – Это самый важный момент!

– Да, да, – соглашается Докуев и вопреки советам родителей, жалующихся на подлость Майрбекова, предлагает его.

– А достоин ли он? – беспокоится Ясуев.

– Еще как достоин! Вот столько вам и чуточку мне готов выложить.

– А будет ли он исполнительным?

– Еще как будет! Чтобы взнос отработать, полреспублики пересажает! И любит он свое дело!

– А смекалист ли он? Ведь все служаки – тупоголовы.

– Последнее ведь к лучшему! А смекалка есть, есть! От щупленького сержанта-участкового, что кроме милицейской формы и носить нечего было, до полковника дорос, и без никакого блата, а только службой… Ныне его дом больше моего.

– А будет ли он нам всегда верен? – сидя в глубоком кресле, испытующе глянул снизу вверх Ясуев.

– Куда ж он денется? – стоя за спинкой кресла, еще ниже, к самому уху, склонился в доказательстве Докуев, – ведь он тоже зять!

– Да-а, наши женщины – сила! – наконец-то вроде спокоен Ясуев. И все-таки кажется ему, что чего-то не хватает в команде. – Слушай, Докуев, а почему у нас в правительстве нет женщин? Ведь даже в космос без них не летают!

– И такая кандидатура есть! – на все готов министр соцзащиты.

– А достойна ли она?

– Только натурой.

– Не забывайся, ты зять.

– Простите… Но это тоже существенный взнос.

– М-м-да!… А что мы ей поручим?

– Весь финансово-экономический блок.

– А профессия у нее соответствует?

– В этом не сомневайтесь! Древнейшая, беззатратная, экономически вечно выгодная! Она, кстати, как и все остальные, очень порядочный человек, украсит и ублажит всю нашу компанию.

– Не компания, а команда!

– Тем более, по команде.

– Ну слава Богу! – облегченно вздохнул глава республики. – Теперь я спокойно, ни о чем не думая, буду трудиться… А больше и проблем нет!

* * *

Три года вольно-принудительных работ, в просторечии – «химии», а по традиционно-российскому, каторги в Сибирь, схлопотал Арзо Самбиев за неподчинение властям и попытку к бегству.

Две недели, в середине лета в жарком вонючем вагоне его везли от Грозного до Свердловска. Ожидалось, что он попадет в район строительства Байкало-Амурской магистрали, как бесплатная рабочая сила, однако в пункте пересылки, видать, сердобольный, предпенсионного вида седоголовый полковник надолго остановил свой взгляд на «уголовнике» Самбиеве, потом еще дольше знакомился с его личным делом и, вновь глянув, спросил:

– Что, какому-то краснобаю дорогу перешел?

Арзо ничего не ответил, только повел костлявыми плечами.

– И как ты, такой чахлый, до Дальнего Востока доедешь? – будто бы для себя пробурчал полковник, испытующе вглядевшись в осунувшееся лицо арестанта, сделал запись в регистрационном журнале, и вагонзак отправился дальше без Самбиева.

Трое суток Самбиева промурыжили в привокзальном изоляторе, без особого контроля и надзора. Потом еще сутки везли: вначале в автозаке, потом в «Уазике», и под конец в коляске трехколесного мотоцикла местного участкового. По разбитой ухабистой дороге они добрались до кучки полуразвалившихся строений, некогда огороженных внушительным забором. Им навстречу вышли несколько изнуренных не возрастом, а жизнью людей.

– Здорово, уголовники! – крикнул участковый.

– Табачок есть? – хором завопили встречающие, и Самбиеву показалось, что эти люди, к прочему, и не совсем здоровы психически.

Чуть погодя Самбиев узнал, что это и есть место его пребывания – комендатура вольноосужденных. Раньше здесь кипела жизнь, осваивали Зауралье, готовились покорять Западную Сибирь. Потом выяснилось, что этот вариант бесперспективен, все бросили, а бесплатную рабсилу перебросили еще дальше в Забайкалье.

За последние два года сюда никого из новых не доставляли, Самбиев был первый, поэтому на него смотрели, как на диковинку.

Всего в комендатуре доживали свой срок девятнадцать человек. К ним был приставлен для охраны прапорщик-сверхсрочник – вечно хмельной верзила со странной фамилией Тыква.

У шестерых уже давно истек срок, но им некуда и не к кому было ехать, и они, как и остальные, по привычке, прозябали в огромных, опустевших казармах.

С каждым месяцем комендатуре урезали паек, и порой казалось, что их вовсе забыли, и если бы не зарплата Тыкве, после которой он,