как кошачья лапка; ну же, Шарки, старая сволочь, сказал он себе, давай, не отступай, покажи, на что способен…

— Гэдж, слышишь меня? Не уходи. Не уходи, мальчик…

Гэдж молчал, блуждал где-то в безвременье, в небытии, повергнутый в могильный мрак магией назгульского Кольца — колючей, неподступной, хаотично переплетенной, как скрученная узлами проволока. С исчезновением Визгуна узлы ослабли, но полностью не пропали, и Саруман заставил себя на этом сосредоточиться; он продирался сквозь путанное магическое вервие, точно сквозь липкую паутину, и нащупывал слабые места, и распутывал, и развязывал, и, если не выходило — рубил… Но не мог не признавать — Гэдж зашёл по тёмной дороге уже слишком далеко, и с каждым мгновением ускользал все дальше и дальше.

И жизнь в нем уходила тоже, неумолимо угасала, пульс — мелкий и сбивчивый — тянулся тоненькой ниточкой, почти прозрачным волоском… тянулся… тянулся… и каждый удар сердца был слабее предыдущего, и промежутки между толчками крови становились все дольше… и Белый маг знал — рано или поздно следующий удар не случится. Но почему-то думал, что ещё не сейчас, что время есть, пусть и немного, что надо только продержаться, ещё минуту, секунду, совсем чуть-чуть…

Он сжимал жилу на запястье Гэджа с такой неистовой силой, точно был убежден: ослабь он хватку хоть на короткий миг — и биение жизни угаснет тотчас, как свеча на ветру.

И всё же мгновение, когда пульс на руке мальчишки пропал окончательно, почему-то застало его врасплох. Как удар кулаком в лицо. Безжалостный такой удар, сбивающий с ног…

Последний волосок лопнул. Ниточка оборвалась.

И уже не могла восстановиться.

Но какое-то долгое мгновение Саруман ещё надеялся на чудо.

Он схватил Гэджа за грудки, судорожно сжал в горсти ворот грязной, пропитанной кровью рубахи. Глухо сказал сквозь зубы — не прося, требуя:

— Вернись.

И не услышал собственного голоса.

— Вернись! Ну же!

Это было глупо. Но это было то, с чем Белый маг не мог заставить себя смириться.

И он ударил Гэджа ребром ладони в грудь — отчаянно, яростно, словно это могло помочь, заставить заработать лёгкие, вновь запустить сердце, побудить кровь бежать по жилам, словно могло случиться невозможное… Ударил ещё раз, и ещё, и ещё — слепо, без мыслей, без чувств, как деревянная кукла, глотая спазм в горле, ни на что уже не надеясь…

Но невозможное вдруг — случилось.

В первую секунду Саруман не поверил.

Тем не менее пульс вновь родился — слабый, прерывистый… но он был, пусть неуверенный, но устойчивый, сердце билось, Гэдж опять дышал — единственным здоровым лёгким. Шагнул каким-то образом назад, из-за порога смерти, вытянутый, вырванный из-за завесы, из-за которой не возвращаются… Чем вырванный? Кем? Какой неведомой силой? Саруман не ведал, да и не особенно желал ведать, по крайней мере, сейчас — важно было вновь не отпустить Гэджа, не позволить уйти, не отдать тьме…

Спина у мага затекла вусмерть, колени болели от долгого стояния на твёрдой земле, но он этого не замечал — и ещё несколько секунд не двигался, застыв, скорчившись над Гэджем, боясь дышать, чтобы не спугнуть вернувшуюся, такую уязвимую, такую хрупкую жизнь, потом, убедившись, что пульс сохраняется, пусть малозаметный, но более-менее постоянный, медленно отстранился… сел на пятки, чувствуя себя странно дряхлым, дряблым, совершенно опустошенным, как выпитый до дна старый бурдюк. Провел руками — трясущимися, испачканными землёй и кровью — по лицу, оставляя на щеках грязные разводы…

И внезапно ощутил за спиной чужое присутствие.

Но это был вовсе не Гарх. И даже не Гэндальф.

Кто?

Белый маг замер.

Незваный визитер подошёл, ступая мягко, почти неслышно. И стоял теперь в нескольких шагах позади волшебника, то ли не желая, то ли не решаясь заявить о себе. Враг? Друг? Враг не стал бы вот так стоять за плечом, безмолвно наблюдая за происходящим и сдержанно дыша в затылок, но и другом явившегося из ночи, пожалуй, трудно было назвать.

Впрочем, то ли неясным наитием, то ли неведомым чутьем Саруман тотчас понял, кто это. И даже не особенно удивился — слишком устал, чтобы сейчас чему-либо удивляться.

— Это ты выпустил стрелу? — спросил он, не оборачиваясь. — Ту, первую? С белым оперением?

Подошедший как-то неловко переступил с ноги на ногу.

— Да. Трофейную. — Он подался вперёд и с некоторым трудом выдернул из вязкой древесины эльфийскую стрелу, до сих пор торчавшую в грубой шкуре пня. Пояснил неохотно: — Она принадлежала тому эльфу… вчерашнему пленнику…

— Понимаю. Что с ним стало?

— Он мёртв. А я просто не хотел, чтобы вы с Кагратом поубивали друг друга.

— Ты рисковал, — негромко заметил маг. — Но за попытку помешать нападению — спасибо. Это было… кстати.

— Меня никто не видел… я надеюсь. — Радбуг секунду помолчал. Зачем-то потрогал острие стрелы, уколол палец, с раздраженным шипением слизнул выступившую на коже капельку крови. Глядя в сторону, спросил без всякого интереса: — Парень… жив?

Саруман по-прежнему не оборачивался. Цеплялся взглядом за Гэджа, как будто только — и именно — это могло сейчас удержать мальчишку на краю.

— Зачем тебе это знать?

— Час назад он спас мне жизнь.

— Он спасёт жизнь ещё многим, — проворчал Белый маг, — если, конечно, сам до рассвета не шагнет за грань. Такая вот закавыка.

— Ясно. — Радбуг мрачно сжал губы. Украдкой огляделся: эльфы были где-то рядом, в лесу, и получить стрелу в спину орку совсем не улыбалось. — Ну… это все, что я хотел узнать. Удачи — вам обоим. Прощай, — он повернулся, собираясь уйти.

Откуда-то из ночной чащи — справа, слева, — ещё временами доносился суматошный хруст веток и звон оружия. В потерявших листву ветвях ближайшего дерева путался месяц, будто рыба, попавшая в невод, заливал поляну призрачным блеклым светом. Саруман вдруг увидел себя со стороны — сгорбленный седой старик, усталый, растерянный, с диким полубезумным взором, бросающийся от надежды к отчаянию — и наоборот…

— Радбуг, — сказал он негромко.

Орк, уже отступив, секунду помедлил — но все же неохотно обернулся.

— Ты можешь остаться, — медленно произнес Белый маг. — Если… считаешь нужным. Под моей защитой. Эльфы не причинят тебе вреда, даю слово.

Радбуг не улыбнулся.

— Но не причинят и добра. Мне не место среди эльфов, Шарки, я достаточно долго прожил на свете, чтобы это понимать. И, как бы там ни было, сейчас я все же предпочитаю оставаться со своими… соратниками.

— Не смею спорить. Но знай — в случае чего тебе есть, куда идти. В Изенгарде… там, на юге Туманных гор… тебе всегда будут рады.