Как чёртик из табакерки, откуда-то выскочил солдат-связист с ранцевой радиостанцией и, взяв из его рук наушники с микрофоном передатчика, услышав знакомый звук, Старшой нажал на тангетку:

— «Вышка ноль-девять-один», «Вышка ноль-девять-один» — я «Кедр четыреста четыре», как меня слышишь, приём?

Долго не отвечали и он с раздражением подумал:

«Опять Катька в „Скайнете“ зависла — ну прям, как ребёнок!».

— «Кедр четыреста четыре», — наконец отозвалось в приложенном к уху наушнике, приятным голосом Кати — радистки узла связи Н-ского ИТЛ, — я — «Вышка ноль-девять-один», слышу вас хорошо.

«Может, сделать ей всё же предложение когда уволят в запас? — пришла совсем неподходящая мысль, — конечно, с лейтенантами нагулялась… Ну, так „гулять“ — одно, а „замуж“ — совсем другое».

— У нас чрезвычайно происшествие, пригласи дежурного офицера.

— Поняла Вас, ждите…

«Да, ну её! Своих девок у нас в Кузбассе мало, что ли? Да и не поедет она в наш шахтёрский посёлок — столичная штучка».

— Что у вас случилось, «Кедр четыреста четыре»? — послышалось в наушнике прокуренным мужским начальническим баском.

— У нас…

Старшой хотел сказать «У нас груз 200», что означало ЧП со смертельным случаем — но вдруг затылком почувствовал на себе взгляд. Резко обернувшись, он увидел приподнявшего голову Чмырдяя, пристального на него смотрящего.

— Что там у вас произошло, старший сержант?

И под этим взглядом, он непроизвольно ответил:

— У нас «трёхсотый», «Вышка ноль-девять-один».

Послышалась непродолжительная матерная тирада и, затем:

— Ждите, высылаем санитарный самолёт, требую обеспечить посадку на лёд. Как понял, «Кедр четыреста четыре»?

— Задачу понял, «Вышка ноль-девять-один». Конец связи.

Поискав глазами, он нашёл своего заместителя:

— Ефрейтор Шишкин! Проверь что там с ледовой полосой.

— А что с ней станется за ночь?

«Дембельские настроения» овладели не только им.

Взгляд, как ствол пистолета в упор:

— А ты всё-таки проверь! НУ!!!

— Слушаюсь, товарищ старший сержант!

И, развернувшись на каблуках, побежал лёгкой трусцой…

Впрочем, лёгкий многоцелевой Як-2 «Воробей», как бы оправдывая своё название — сядет куда угодно. Хоть на плавающую по реке льдину.

Если по прилёту самолёта раненный умирал, или же это с ним случалось до прилёта в окружной госпиталь — давшего «ложный» вызов ждала грандиозная взбучка. Мёртвых же, засунув в специальный чёрный полиэтиленовый мешок, полагалось класть на ледник и вывозить с места лесоповала вездеходами — вместе с отработавшими двухнедельную вахту зэками-лесорубами.

— Да и чёрт с ним, — после некоторого раздумья — а правильно ли он поступил, сказал сам себе Старшой, — всё одно скоро уволят в запас.

* * *

Подойдя к Чмырдяю и, опять — по полезной привычке подстелив под себя кусок «полевого коврика», через который не чувствуется холод, он присел рядышком на довольно обхватистое бревно…

Видать — то самое!

Посмотрев в начавшее вроде бы розоветь после обезболивающего укола лицо, доставая портсигар и зажигалку, участливо спросил:

— Куришь?

— Нет… — еле слышно сквозь звуки работающей техники, ответил тот, — берегу здоровье…

— И правильно делаешь!

Прикурив, старшой чисто для продолжения разговора:

— Что ж теперь не поберёгся, а? Ведь, осталось чуток — списки амнистированных уже на утверждении и ты них на первом месте числишься.

Он здорово соврал: бериевской амнистии подлежали все участники войн — вплоть до Русско-японской «Незнаменитой», инвалиды и тяжелобольные, беременные и имеющие детей до трёх лет женщины, несовершеннолетние, «аварийщики»… Не совершившие особо опасных преступлений… Ни под одну из этих категорий — этот «троцкист», «вредитель», «участник контрреволюционного заговора» — не подпадал.

Вместо ответа, Чмырдяй глазами показав на одиноко-скромную орденскую планку «Красной звезды» на груди и одинокую же «золотую» нашивку за тяжёлое ранение, спросил:

— Расскажи, как ты воевал?

Старшой, на долю секунды закрыв глаза, вспомнил собачий холод и снежные бураны зимы 1940–1941 года, вспомнил торосистый лёд Ботнического залива — по которому они на снегоходах, вместе с финскими егерями совершили бросок к шведской столице — к Стокгольму. Короткая победоносная Зимняя война случилась после того, как шведское правительство отказалось прекратить поставлять фашисткой Германии железную руду.

Вспомнил адский рёв «Валькирий» — самолётов-снарядов над самой головой, вспомнил видные издалека вспышки и грибы от их разрывов над огромным ночным городом.

Зарево гигантских пожаров, освещал их последний, решающий бросок!

Вспомнил горящие «Бураны», трупы товарищей в белых масхалатах на льду уже у самого берега, огромные чёрные полыньи от разрывов снарядов — в которых исчезали взводами и ротами… Вспомнил собственный липкий страх — сменившийся холодной беспощадной яростью, когда же всё же они добрались до вражеских окопов… Вмерзшие в лёд корабли в стокгольмском порту, беспощадные рукопашные схватки в их стальных утробах, после которых не помнишь ничего… Лишь засохшая кровь на руках и лице… Выстрелы с почти каждого чердака и испуганно-покорные глаза шведских kvinnor — готовых отдаться победителю прям на пороге собственного дома, куда заходишь — просто попросить воды, или чисто из любопытства — как живут буржуи…

Однако, открыв глаза, он:

— Да, что там рассказывать? Воевал как все.

— А как в вертухаях оказался?

Старшой, с невольной ненавистью скосившись на эмблему НКВД на петлицах:

— Воевал то я в «хозяйстве» Голованова… Слышал про такого?

Казалось бы, несколько снисходительно улыбнувшись синими, бескровными губами:

— Да, вроде бы что-то про него слышал.

— Без единой царапины воевал два года, пока не ранили в декабре сорок второго при десантировании под Варшавой. Поляки решили поднять восстание против немцев, а мы их опередили… Хахаха! А меня в сторону отнесло, да ещё и прямо над зенитной батареей. Вот и поймал всем организмом жменю мелких осколков от «Эрликона»… Доктора говорят: железо полезно для здоровья — но мне что-то, в тот раз так не показалось! Вдобавок ещё и обморозился — на дереве почти сутки висел и, если бы не новое лекарство…

Он перекрестился:

— … То только поминай б, как звали! После госпиталя на комиссии признали негодным к строевой в войсках, а демобилизации ещё не было. Вот так и оказался я в этих краях.

* * *

Помолчали, потом Старшой, не так в отместку — как из искреннего любопытства:

— Лучше расскажи, как ты во врагах народа оказался! Никогда не понимал таких: неужели вы в самом деле — против народа и народной власти? Почему⁈ Какие претензии⁈ Расскажи, всё как на духу — теперь тебе бояться нечего.

Прикрыв глаза, тот забубнил, заплетаясь:

—