Активная стадия была коротка, и следовательно, ее лицезрение можно было запросто пропустить. Тем более Панину. Ведь он значился человеком подневольным, и даже в большой мере – охраняемым имуществом. Это ценное «имущество» могли именно в этот момент, по случайности или намеренно, запереть в каком-нибудь подземелье. Или просто в дачной комнате, с видом из окон в противоположную от зрелища сторону. По крайней мере, от основного. Потому как начавшийся процесс был весьма краток по времени, но зато раскинулся в пространстве с жутким размахом. Воистину жутким.

Идущие по баллистике через космическое пространство боевые ракетные блоки не наблюдаемы визуально в принципе. Даже жалкие потуги коррекционных выхлопов слишком слабы, чтобы глаз человека различил их в заатмосферных высях. Разве что темной ночью и в далеких от сияющих городов пространствах. Однако сейчас был день. Ночь, день, для баллистических траекторий огибания геоида – это индифферентно.

В плане исполнения роли наблюдателя Роману Владимировичу Панину повезло. И вообще повезло. Будучи наблюдателем, Роман, тем не менее, находился вне зоны воздействия глобально-убийственных процессов.

Атомные боеголовки не просматриваются в космосе. Но даже при входе в плотные слои атмосферы они, если честно, тоже не поражают воображение. По сути, видна только первая из входящих. На фоне чистого до срока неба она смотрится красивой падающей звездой. Следующие…

Когда первая срабатывает, и обращается сошедшей к смертным сверхновой, мелкие красивости падающих за ней, уже, в принципе, не наблюдаемы вообще.

Ныне Панин смотрел. Поскольку он, как и все миллионы прочих людей-муравьишек, не ведал сроков, и не сидел где-то во врытых в бетон КП, то и знать не знал о приближении зрелища. И поэтому первый подрыв застал его врасплох. Как и всех.

Опять же, кто-то скажет: ну, ладно, Москва, а также область, и даже близлежащие области, они вроде как защищены, и в целом, для данной оказии, избыточно. Но как же другие места и города?

Даем частичный ответ. Например, севернее Ленинграда, за Ладожским озером, тоже установлено кое-что, да еще и похлеще усеченной пирамиды. Да, здесь нет круглых и прямоугольных блямб фазированных локаторов на гранях. Здесь большущее, защищающее от дождя и чужого любопытства радиопрозрачное полушарие. Под ним ФАР. Только это не изученная уже решетка «Дона-2». Это станция «Истра-2», и создатель ее – сам ныне покойный Герой Социалистического Труда Кисунько Григорий Васильевич. Производительность этой «Истры», в плане выколупывания из подземных гнездышек антиракет, не хуже, чем у «Дона», да к тому же «Истра-2» еще и превосходит его по некоторым параметрам. А именно, сигнал излучения у новейшей станции модулирован особым образом, и кроме того, еще и хитро поляризован, да с закруткой-прокруткой. За счет оных сложностей получается более точно, чем у «Дона», выделить истинно боевые цели в массе приближающейся надувной и искусственно утяжеленной швали. Такая «доработочка» аппаратуры дает «Истре» возможность использовать ракетные запасы куда более экономно, чем это делает «Дон». Потому общая производительность комплекса повышается чуть ли не вдвое. Это в зависимости от процентного содержания СБЦ в падающей из космоса группе.

Так что прогресс в СССР не стоит на месте, особенно в военной области. Кисуньковская восемнадцатиметровая ФАР «Истры-2», в отличие от монолитно-неподвижных фазированных решеток «Дона», вращается во всех нужных плоскостях и потому заменяет все четыре стороны пирамиды. Экономия Советскому Союзу не повредит. Всякое нужное добро, оно же не какого-нибудь буржуя заевшегося, оно общенародное, то есть, как бы в большой мере, лично твое. Наличный капитал, так сказать, если уж совсем по Марксу. А капитал в нормальной экономике, где ворам и транжирам дают по рукам, может только приумножаться, и уж никак не убывать. И кто знает, вдруг как раз на постройку пары «Дон-2» под Ленинградом бетона бы и не хватило? А тут экономия действительно налицо. Пусть здание под вращающуюся решетку локатора не такое уж и маленькое, однако все ж не пятидесятитысячетонная гигантомания «Дона-2», правильно? В конце концов, советские бетонотруженики должны иметь один положенный выходной в неделю, так? А из-за оной дополнительной железобетонной пирамиды пришлось бы таковой выходной отменить. Пусть на год, и пусть только на одном заводе. А что, там не такие же социалистические люди работают, как в других местах? Извините, но бетонотружеников надобно беречь: отправлять в отпуск с санаторной путевкой и молоко бесплатно ежедневно с утреца. У них вредное для здоровья производство. Пусть проходят профилактику, ибо нечего советскую же медицину перегружать болезными. А-то и вражеская ракетная атака не потребуется, все инвалидность получим.

Так вот, товарищи. Так вот.

Можно было смотреть, не отрываясь, благо пока все происходило черт-те где, за сотни, а быть может, тысячи километров – как тут разобраться? Но можно было и не смотреть, никто не настаивал. Вполне можно было отвернуться, а лучше сбежать назад в помещение и забиться под кровать. Зажать уши. Заблаговременно. Звуки, правда, еще не докатились, но кто знает?

Панин хотел смотреть, но тут вспомнил. Он переборол гипнотизирующее знамение наверху. Бым-бым! Рождающиеся одна за другой световые кляксы. Надо было…

– Послушайте… Послушайте! – сказал, а потом выкрикнул он подходя к кому-то из охраны.

Пришлось дернуть за рукав. Наконец-то на него глянули, увели завороженный, мертвый взор от небесных знамений.

– Послушайте! – повторил Панин, пока этот человек хоть на секунду выплыл из гипноза происходящего. – Тут где-то девушка – Аврора! Она тоже под наблюдением. Где она содержится? Вы ведь…

– Там, – махнул рукой охранник на третий домик. – Должна быть.

Он снова поднял лицо к небу, и в его глазах Панин увидел искрящиеся всполохи – отражались новые взрывы, рождающиеся, благо, за тысячу километров и потому не убивающие зрение наповал. Тем более Панину, который стоял к ним спиной. Ни до Панина, ни до чего-то другого охраннику сейчас дела не было. Можно было, пожалуй, сейчас легко – да, легче легкого – отобрать у него пистолет. Да и убить, наверное, без проблем. Что значила маленькая чужая жизнь, когда там, вдалеке…

Панин не обернулся, не хотел снова попасть под гипноз. У него было дело. Этот мир умирал, а значит, у него было последнее дело. Требовалось увидеть, просто увидеть любимого человека. Одного. Как мелко это было, когда где-то там… Да, везде, видимо, ныне гибли миллионы.

Это тоже следовало выкинуть из головы. Если об этом думать, то надо было уже сейчас в слезах обняться с охранником – просто по случаю оказавшимся рядом с млекопитающим. Этот человек, тот, другой… Какое это имело значение, когда стирались в пыль целые…

Панин напрягся. Какое-то давнее, бессмысленное ныне словечко – «долг» – или там, «любовь» – еще более бессмысленное при наступившем катаклизме, толкало вперед. Как куклу.