Вместе с тем цензурная политика давала сбои. В конце января 1917 г. петроградская охранка жаловалась на цензоров, пропускавших «пасквили» А. Амфитеатрова, — в частности, в газете «Речь» от 23 января 1917 г. упоминание приема у А. Д. Протопопова заканчивалось словами, что «во время обеда играл хор балалаечников жандармского дивизиона»[2315]. 22 января 1917 г. в «Русской воле» А. Амфитеатров опубликовал заметку, начинавшуюся словами: «„Рысистая езда шагом“, или трусцой — есть ледяное, непоколебимое общественное настроение… И, ох, чтобы его, милое, пошевелить или сбить, адская твердость нужна, едва ли завтра явится предсказуемая!..»[2316] Заведующий почтово-телеграфным отделением В. А. Козлов разгадал задумку писателя, зашифровавшего в качестве акростиха следующее послание: «Решительно ни о чем писать нельзя. Предварительная цензура безобразничает чудовищно. Положение плачевнее, нежели тридцать лет назад. Мне недавно зачеркнули анекдот, коим я начинал свою карьеру фельетониста. Марают даже басни Крылова. Куда еще дальше идти? Извиняюсь, читатели, что с седою головой приходится прибегать к подобному средству общения с вами. Но что поделаешь! Узник в тюрьме пишет, где и чем может, не заботясь об орфографии. Протопопов заковал нашу печать в колодки и более усердного холопа реакция еще не создавала. Страшно и подумать, куда он ведет страну. Его власть — безумная провокация революционного урагана»[2317]. Филолог Л. В. Успенский, бывший в то время семнадцатилетним гимназистом, вспоминал, в какой восторг он пришел, когда на уроке разгадал акростих Амфитеатрова, и какое возбуждение этот акростих вызвал среди его одноклассников[2318]. Однако предварительная цензура пропустила публикацию. Впрочем, некоторые цензоры, по всей видимости, сознательно закрывали глаза на отдельные материалы: так, после убийства Распутина официальная «Летопись войны» опубликовала портрет В. М. Пуришкевича с подписью «герой», а в журнале «Столица и усадьбы» появилась фотография дворца Юсуповых с подписью, что в нем живет очень меткий стрелок. Тем не менее в большинстве случаев цензоры выполняли свою работу: газеты выходили с белыми полосами вымаранных столбцов, на журнальных иллюстрациях появлялись черные квадраты, скрывавшие часть изображения.

Вероятно, убийство Распутина 17 декабря 1916 г. стало определенным психологическим рубежом как для власти, так и для общества, породив череду слухов и сплетен, страхов и надежд. Власть и общество ждали друг от друга следующих шагов. В записке охранного отделения об общественных настроениях указывалось на вероятность развязывания «красного и белого террора»: «Возможность „возобновления красного террора в ответ на белый“ не подлежит никакому сомнению, тем более что в действующей армии, согласно повторных и все усиливающихся слухов, террор широко развит в применении к нелюбимым начальникам, как солдатам, так и офицерам… Поэтому слухи о том, что за убийством Распутина — „этой первой ласточкой террора“ — начнутся другие „акты“, — заслуживают самого глубокого внимания»[2319].

Стратегически неправильную позицию власти заняли относительно Государственной думы. Отсрочки заседаний порождали слухи о ее окончательном роспуске, а самих депутатов наделяли революционным ореолом. Департамент полиции сообщал в январе 1917 г., что отсрочка открытия сессии накаляет обстановку в Петрограде и становится главной темой слухов[2320]. В 1917 г. Охранное отделение и Департамент полиции так же, как и все общество, находились под властью слухов, которые передавались по агентурной линии. Начальник Петроградского охранного отделения Глобачев сообщал Хабалову, ссылаясь на слухи: «Передают, как слух, о том, что накануне минувших Рождественских праздников или в первые дни таковых состоялись якобы какие-то законспирированные совещания представителей левого крыла Государственного Совета и Государственной Думы»[2321]. В условиях роста социально-политической напряженности власти искали источник протестной активности и находили его в Государственной думе. Рядовые обыватели, наоборот, смотрели на Думу как на последнее спасение. В январе 1917 г. общественность обсуждала слухи о предстоящей дуэли Протопопова и Родзянко, усматривая в ней столкновение державно-государственной и общественной стратегий (или традиционного и гражданского патриотизма)[2322].

Слухи о секретных совещаниях депутатов, вместе с информацией о деятельности рабочей группы Центрального Военно-промышленного комитета, приводят к версии об их тесной связи. Накануне ареста рабочей группы 26 января Глобачев передает информацию, полученную от агентов, что рабочей группой ЦВПК управляют Родзянко и Милюков (sic!), которые с ее помощью пытаются организовать 14 февраля, в день открытия Думы, шествие к Таврическому дворцу, во время которого народ должен потребовать от Думы создать Временное правительство, или «правительство спасения»[2323]. А. И. Гучков же в этом донесении, как сторонник «военного переворота», предстает как не имеющий отношения к действиям «рабочей группы». В докладе сообщалось, что Гучков с князем Львовым считают «мечты о захвате власти при содействии демонстративно выступивших масс населения неосуществимыми», поэтому они разработали план, основанный на «уверенности в неизбежности „в самом ближайшем будущем“ дворцового переворота, поддержанного всего-навсего лишь одним-двумя сочувствующими этому перевороту воинскими частями»[2324]. Эти же слухи приводил в своем докладе и градоначальник А. П. Балк. На основе абсурдных сведений о влиянии Милюкова и Родзянко на рабочую группу 27 января она была арестована. Агенты охранки удовлетворенно сообщали, что арест рабочей группы стал неожиданным и успешным ударом по боевой общественности, при этом сам Гучков, действительно, был обескуражен ее арестом, однако не потому, что возлагал на рабочую группу какие-то революционные надежды, а потому, что считал ее средством предотвращения стихийного бунта в рабочей среде, способного привести к анархии[2325]. 8 февраля под председательством петроградского градоначальника генерал-майора А. П. Балка состоялось совещание по выработке дальнейших мер по сохранению порядка в столице 10–14 февраля. Балк обосновал необходимость усилить охрану в городе, также ссылаясь на «циркулирующие слухи»[2326]. Таким образом, в январе — феврале 1917 г. слухи стали значимым стимулом действий властей, реализуя функцию упомянутого «самоисполняющегося пророчества». Напуганные предчувствиями грядущей революции власти, поверив слухам о заговорах в Государственной думе, ЦВПК, бросили силы на «предотвращение» революции, чем только ускорили ее приближение.