Николай, услышав это, весьма непотребное для него, построжел, но только хмыкнул, а Макурин продолжил, говоря уже весьма приятное для императора:

— Я хотел бы, если возможно это, по-прежнему надевать свой служебный вицмундир со знаками министра и действительного тайного советника.

— А в церкви… — подхватил Николай, подразумевая, что уж там-то он сменит мирское и наденет свое, церковное, но мундирное.

Увы, но августейший монарх не угадал в своем желании.

— А в церкви Милостивый Господь Наш Бог уже возжелал моего отличия и дал свой знак, — Макурин гордо поднял свою голову, где по приближении к божественной сущности, не только в церкви, но и даже в иконе, появлялся яркий теперь уже нимб.

Император не пожелал продолжить спор, поскольку в нем он единственный раз чувствовал как-то неприкаянно. Для всех остальных своих поданных он a prioriбыл командиром независимо военные они или штатские. И его мнение для них был равно беспрекословному приказу.

И только господину Макурину, особенно, если он оказывался в роли святого, удавалось оказываться в особенном образе равнозначного собеседника, которому даже неприлично приказывать. И ведь при том он так держал себя, что императору оставалось злится только на Бога, что уж совсем было смешно.

В общем, Николай нехотя согласился, что святой, как и российский монарх, не подлежит к официальному чинопочитанию в виде мундира, ха-ха!

И ведь неплохо смотрится, — Макурин самодовольно посмотрел на себя в большое зеркало дворцовой раздевалки для классных чинов, — обыденный вицмундир министра, который мало чем отличается от парадного, наградной нашейный портрет Николая I, знаки ордена князя Владимира I. Хорош мальчишечка! Кивнув слуге, двинулся дальше. Но куда?

Помедлив, все же решил пойти в столовую. Если уж императора Николая не найдет, то у местных работников попросит чаю. Дома-то он пил чай с учетом второго завтрака в Зимнем дворце, и немного не доел. Это, конечно, не обязательно, но очень даже возможно. Ну а потом уж можно и в рабочий кабинет. Ведь если император и пригласил подойти своего гражданского министра и святого, то не на гвардейском плацу он будет ждать?

В столовой его действительно встречали и не только император Николай I, но и жена Александра Федоровна и все дети, в том числе и самые младшие. Монарх был относительно весел, ел любимую им гречневую кашу, и сразу же попросил его сесть к столу напротив себя и близко к цесаревичу.

— Будем учить Сашку культурно есть кашу, — объяснил он Макурину.

Тот, разумеется, согласился, но перед этим подошел к императрице, поцеловал ее руку. С одной стороны, святой оказал ей почтение, с другой стороны, и ему доставили большую честь. Целовать руку жены императора, да еще не на официальном приеме, это немалое почтение.

Но не только. Собственно, он хотел только увидеть вблизи Александру Федоровну, что-то в ней было новое, и он даже знал что. Император и императрица были относительно молоды, во всяком случае, не стары, делили семейную кровать и было бы странно, если бы у них еще не было детей.

И он даже не собирался видеть беременность, святой знал это заранее, только войдя в столовую. Нет, единственной его целью было узнать пол будущего ребенка.

Узнал. Негромко почтительно поздравил императрицу, потом его августейшего мужа, Николая I.

Император вежливо поблагодарил, оценил:

— Андрей Георгиевич, голубчик, с вами уже страшно встретится. Даже я еще не знаю, а ты уже поздравляешь. И кто же это, если это не секрет — мальчик или девочка?

— М-м, мальчик, — нехотя сказал Макурин.

Самодержец увидел это, но все же спросил: — Может, скажешь нам его судьбу? Или это нельзя? Или ты просто не знаешь?

— Почему же, — тяжело вздохнул святой, — Господь мне милостиво даровал такое чудо, но предупредил. Я не буду говорить сейчас обо всех недостатках и предостережениях, скажу лишь главное — человек, чья линия жизни будет заранее предопределена, а это и есть в предложении рассказать о его судьбе. А, значит, его проклянут, а его жизнь окажется плохой. В крайнем случае, он проживет недолго и будет умерщвлен — болезнью, оружием, на родах.

Вы хотите этого, ваше величество?

— Нет, конечно, — отрекся от своего желания удивленный таким итогом Николай I, — пусть живет, как все, в счастии и довольствия.

— Вот так, — печально покачал святой, — меня часто просят рассказать о своей грядущей судьбе, о жизни своих детей, других близких родственников. Я всем отказываю, даже не объясняя причин. Не зачем мучить людей, из любопытства проклятых. Вам я рассказал и может даже зря.

— Почему? — удивилась Александра Федоровна, — разве это настолько плохо, знать свою дальнейшую судьбу?

— Я скажу, — хмыкнул Макурин, — раз уж сам раздразнил ваше любопытство, но перед этим хочу предупредить — а вам это надо? Зная все это, вам придется брать так или иначе частичный моральный груз. Быть наравне с Богом, это не только огромный почет, но и большая ответственность.

Императрица не успела ответить, поскольку заговорил ее августейший муж — император Николай I.

— Так, — спокойно, но жестко сказал он, — узнали, что у нас будет ребенок, что это мальчик, и довольно! Нечего нам равняться с Богом, Андрей Георгиевич правильно сказал. Это богохульно. Повернувшись к Макурину, уже свободно заговорил: — А мы сегодня с утра уже маялись головной болью Александры Федоровны, грешили на мерзкую погоду. А вон что оказалось. Спасибо тебе, — он кивнул на тарелку с кашей, — ешь уже, пока окончательно не остыла.

«Мда-с, — подумал Макурин, придвинув тарелку с кашей и аккуратно налив в стакан молока из кувшина на столе, — частично я сам виноват, раздразнил своей деятельностью. Вот что делать — ничего не делать, безучастно смотря на плохую линию жизни. Или вмешаться, зная, что, в конце концов, это ударит по тебе же?»

Грустные думы не помешали ему аккуратно есть, что не могли не отметить сидящие за столом. Первой высказалась императрица Александра Федоровна:

— Сколько смотрю, все не могу не восхищаться. Как вы красиво кушаете!

Ей сразу подтвердил цесаревич Александр:

— Действительно очень хорошо! Только помедленнее, пожалуйста!

Что же, он не против. Некогда Александр на него обижался, ему казалось, что ему, наследнику престола, совсем не обязательно вникать во все обеденные тонкости и что папа так его наказывает.

Но годы постепенно шли, Александр стал потихоньку взрослым, а его учитель за обеденным столом вдруг святым. И цесаревич понимал, что не так все просто и легко в жизни, как думалось. День за днем и Александр постепенно стал его близким собеседником, если даже не другом. Ведь и он стал