гораздо культурнее, даже красивее есть, что отмечали не только российские поданные, но и иностранцы за границей

Позавтракали, Николай предложил перейти в рабочий кабинет, только не в парадный, а более скромный личной. Цесаревич Александр молча пошел за ним следом. Император как-то раз обмолвился, что он уже стар и пора готовить своего наследника. После этого цесаревич стал негласной тенью своего отца.

Николай, правда, оставался недоволен. Вот и сейчас он, прежде всего, занялся с сыном переделкой документа. Макурин его знал — это была аналитическая записка о положении в Европе. Монарх относился негативно ко всему — и к выводам авторами записки, и к решениям сына. Об этом он сказал прямо. К сыну — наследнику и святому в ранге министра у него тайн не было, пусть даже и неприятных.

Потом помедлил и, поколебавшись, спросил:

— Скажи, Андрей Георгиевич, можешь ли ты мне сказать, хотя бы приблизительно, очень туманно, сколько мне еще прожить? Сможешь?

Попаданец вопросу не обрадовался, хотя и он не стал отрицать его с ходу. Подумал, посмотрел в окно. Да, конечно, он может сказать тебе конкретный год смерти и привязать потом навсегда. Как его сын будущий император Александр II имел глупость спросить у одной гадалки, сколько ему еще прожить. Та, глупая, и сказала, подчеркнула смертную черту. Бог же или, скорее, безжалостная судьба, спокойно видя, что в положенный срок испытуемый сам не умирает, подбросила террористов — революционеров с бомбами. И все, рок! От судьбы не уйдешь.

Так что не буду я вам, ваше величество, сообщать конкретную дату, живите еще и радуйтесь, кормите и воспитывайте своих питомцев. Озвучил обдуманное собеседникам, главным образом императору Николаю I:

— Ваше императорское высочество, я могу лишь одно сказать — вы только — только пережили середину своей жизни и впереди у вас даже не отдельные годы, долгие десятилетия. Его императорское высочество цесаревич Александр в любом случае придет к престолу вполне обученный.

Николай I, успокоенный и заинтригованный, с видимым усилием сумел переключиться, перешел к актуальной повестке сегодняшних вопросов:

— Я вас, вообще-то, для чего привел, Андрей Георгиевич. Волею Господа Нашего Бога вы стали Святым. И в отличие от всех нас смертных, будете им на Земле и на Небе. Но я, как простой повелитель одной из земных стран, коснусь лишь одной стороны вашего Бытия — на Земле, — монарх остановился, посмотрел на Макурина, увидел, что он внимателен и спокоен и уже как-то самоуверенно продолжил: — сейчас в силу своего положения, вы, как никто из россиян, влиятельны и можете помочь мне и России. Приказывать вам я не могу, только просить. Поможете?

Похоже, монарх заметно обеспокоен и от этого вновь эмоционально неуравновешен. Надо бы его успокоить:

— Ваше величество, как вы уже правильно сказали, в земной стезе я ваш российский поданный. Не просите, приказывайте! — а про себя добавил: «Но до определенной черты. Надеюсь, вы ее хорошо видите? А то получится несуразная и неприятная ситуация».

Николай I, видимо, все понимал и красную черту не то, что видел, но чувствовал. Хотя все же немного успокоился. Уже не так эмоционально сказал:

— Милостивый сударь, сегодня, во-первых, будет заседание Государственного Совета. Я на нем тоже буду, но выступать не стану, война с Турцией не такая важная причина для этого. Ну, или, хотя бы, я не хотел бы, чтобы мои сановники видели, что это явление меня волнует. Выступать будет наследник и цесаревич Александр. Вас я прошу поддержать его. Слишком уж вы теперь важная фигура, чтобы просто молчали.

Николай I замолчал, а Макурин, подумав, что теперь он действительно не может просто промолчать, задумчиво так и медленно ответил:

— Я сделаю все, что будет в моих силах, государь. Можете на меня положиться!

Он внимательно посмотрел на августейшего монарха и увидел, что тот также внимательно на него смотрит. Эта дуэль глазами, впрочем, нет, вдумчивые взгляды почти соратников, продолжались довольно долго. Им никто не мешал, в кабинете было только трое. Причем третий — цесаревич Александр — был сегодня тих и робок, как серая мышь в присутствии кота. Или, если уж остановились на таком примере, двух котов, и оба безжалостных и грозных.

— Андрей Георгиевич, — спросил Николай важный для него вопрос, — вы не поедите на войну с цесаревичем Александром? Очень бы надо, боюсь, что Сашка без поддержки до конца не сумеет выдержать нужную линию поведения.

Собеседники невольно посмотрели на молчаливого сейчас третьего собеседника. Александр лишь слегка пожал плечами. Чувствовалось, что он не поддерживал пессимистичных взглядов своего августейшего отца. Хотя и на поездку с ним святого он серьезно возражать не будет. Не тот повод, чтобы выкобевниваться.

Макурин же был, честно говоря, откровенно удивлен. Сам он считал, что ему надо обязательно ехать. Не офицером, конечно, и не генералом, положение уже не то, но проехаться по военным тылам и даже по полям сражений он должен. Ведь Макурин твердо поддержал эту войну, и тысячи ребят окажутся в горнилах боев. И он должен быть. А если убьют… что ж тело смертно, душа бессмертна.

Нечто подобное он высказал и вслух. Николай кивнул, словно и не ожидал иного, цесаревич же взбодрился. Хотя и император стал более уверенным:

— Впрочем, на Государственном Совете я не жду излишнего сопротивления. Все-таки это будут высокие сановники и мои поданные. А вот с послами будет сложнее. Сии полномочные министры окажутся не только от дружественных стран. Кое-кто из недружественных государств. А иные от враждебных, могущих стать союзниками Турции. И ведь не все они магометанские, есть и христианские. Быстро распространились ваши взгляды, Андрей Георгиевич!

Самодержец упрекнул, хотя и не очень-то враждебно. Чувствовал, что не взгляды святого здесь первопричина. Макурин тоже это видел и уверенно возразил:

— Государь, вы же видите, здесь не просто отказ от разных даже враждебных религий. Поддерживаемые дьяволом, эти простаки вообще считают, что Бога, а, значит, и религии нет, прости Господи!

Макурин сердито перекрестился, подумав, как он быстро врос в это время, даже стал сторонником религии и еще святым!

Император и его сын тоже перекрестились, но уже как-то по привычке. Николай осторожно спросил:

— Но, для народа, воевать мы будем все же с агрессивными турками, а не злокозненными европейскими христианами?

Макурин даже думать не стал:

— Про предателей христиан мы говорить, разумеется, будем, но как бы на второстепенном плане. Ведь на поле боя наши солдаты будут воевать еще не с европейцами, а с турками.

Николай молча кивнул, эта тема для него не была дискусионна, как святой скажет, так