Мы продолжили свой путь и добрались до следующего блокпоста. К счастью, на этот раз его контролировали люди, которые знали, кто мы такие, и ждали нас. Они проводили нас в небольшую деревушку высоко в горах. Впервые за все время температура вокруг была приятной, почти как в славный летний день в Англии.

Мы принялись за работу. Хорошо вооруженный повстанец из ОАС, сопровождавший меня, повел по небольшим хижинам, где томились мужчины с огнестрельными ранениями. Некоторые были там уже несколько дней. Я насчитал человек двадцать, нуждавшихся в операции, и стал соображать, где мог бы их прооперировать.

Следующие часов шесть я оперировал. У некоторых пациентов начала развиваться гангрена, и им требовалась ампутация – другого способа справиться с инфекцией не было. Все они были очень сговорчивы и понимали, что это, вероятно, их единственный шанс получить надлежащую медицинскую помощь. Наша медсестра, вызвавшаяся побыть анестезиологом, никогда прежде анестезию не проводила, но мы строго следовали установленным протоколам, и она прекрасно со всем справилась.

Вскоре бетонный операционный стол превратился в настоящую сцену. Когда мы начинали, с небольшого холма неподалеку за нами наблюдали несколько человек, но уже через несколько часов зрителей была сотня. Мне пришлось просто не обращать внимания на происходящее вокруг и сосредоточиться на пациентах. Мы попросили местных отгонять мух, и вскоре от желающих это делать не было отбоя. Как бы то ни было, к концу дня все остались живы, а раны были обработаны и перебинтованы.

Несколько дней спустя мы вернулись, и пациенты послушно выстроились в очередь, чтобы поменять повязки. Они давали нам еду, кофе и даже подарки, чтобы выразить благодарность. Это был первый и последний раз, когда я оперировал на открытом воздухе. Это совершенно незабываемый опыт: я работал под открытым небом, а вооруженные до зубов бойцы ОАС с пристегнутыми к поясу крупнокалиберными пулеметами держали надо мной брезент, создавая тень. В этом было нечто сюрреалистичное, но происходящее странным образом вызывало у меня приятные чувства, и я подумал про себя: «Вот что значит работать волонтером». Помогать людям, которые не могут помочь себе сами, и идти ради этого на риск.

По мере приближения моей командировки к концу я уже стал проще относиться к проведенному в Дарфуре времени: на этот раз оно было потрачено куда более продуктивно, чем в предыдущем году, на границе с Чадом. Я был готов отправляться домой. Оказалось, что перед вылетом из Хартума мне полагалось несколько дней оздоровительного отдыха, предоставленного гуманитарной организацией. Меня отвезли в штаб в небольшом городке Ньяла. Это был обветшалый особняк колониальной эпохи со множеством комнат, и следующие три дня мне предстояло пробыть там в одиночестве. Я был совершенно измотан и первые сутки, не меньше, не вылезал из постели, лежа под жужжащим над головой большим потолочным вентилятором. Мне оставили немного еды, но не более того. На полке с выцветшими на солнце, потрепанными книгами в мягких обложках я нашел «Незнакомца» («Посторонний») Альбера Камю. Этот роман настолько меня захватил, что часы за его чтением пролетели незаметно.

У меня возникли проблемы с животом, поэтому я часто читал книгу, сидя в туалете. Это было примитивное сооружение во дворе дома с бетонными стенами и скрипучей деревянной дверью. Как и во многих местах, где нет водопровода, это была, по сути, выгребная яма, непонятно когда и на какую глубину вырытая, с очень старым деревянным сиденьем, устроенным на небольшой кладке из кирпичей. Внутри было темно, и страницы книги освещали лишь несколько лучей света, пробивавшиеся сквозь щели между деревянными панелями.

Однажды, сидя там, я услышал какой-то шум, доносившийся из темноты под моим задом, – он напоминал хлюпанье резиновых сапог по грязи. Я не придал этому особого значения, не желая думать о том, что было внизу.

Когда я пришел туда в следующий раз, шум внизу был уже намного громче. Я сходил в дом и взял на кухне коробок спичек. Вернувшись в туалет и оставив дверь открытой, я зажег спичку, чтобы посмотреть, что там происходит.

Поверхность выгребной ямы оказалась намного выше и ближе, чем я предполагал. Мне показалось, что я заметил какое-то движение. Я зажег вторую спичку и заглянул внутрь, задержав дыхание, чтобы не чувствовать вони. Как только я увидел, что там было, моментально сработала защитная реакция и я убежал оттуда со всех ног. В сантиметрах, наверное, тридцати от места, где должен был находиться мой зад, когда я сидел в туалете, в зловонной жиже извивался самый большой питон, которого я когда-либо видел. Его тело было не меньше полуметра в окружности, а голова находилась рядом с отверстием в деревянном сиденье. Не хочется даже думать, чем это могло закончиться. Сложно представить более необычную смерть!

Я снова вернулся в Африку в 2008 году и на этот раз работал в маленьком городке Рутшуру в Северном Киву, провинции Демократической Республики Конго, граничащей с Руандой. Четырнадцатью годами ранее в ходе массовых убийств руандийских тутси местными хуту, что было признано геноцидом, за сто дней кровопролития был убит почти миллион человек. Обстановка все еще оставалась крайне напряженной, и повстанческая группа во главе с мятежным генералом Лораном Нкундой, который сам был тутси и предпочитал, чтобы его называли председателем, устраивала масштабные боевые действия. Он обвинял конголезское правительство в неспособности защитить народ тутси от боевиков хуту, которые бежали в ДРК после участия в геноциде. Его группа была гораздо лучше обучена и экипирована, чем правительственные войска – разношерстная кучка побежденных солдат, повстанцев и ополченцев, оставшихся после череды войн. Это были разрозненные, недисциплинированные, деморализованные войска, получавшие ничтожное жалование. В распоряжении Нкунды же, как считалось, были хорошо обученные дисциплинированные бойцы, получавшие оружие из Руанды. Как оказалось, конголезская армия в то время принадлежала к той же группе, что и повстанцы хуту, которые контролировали значительную часть Северного Киву.

По всей провинции шли ожесточенные бои, что, как и следовало ожидать, привело к массовому бегству людей из своих домов в Восточном Конго. Когда мы ехали из Гомы по проселочной дороге, окруженной густым подлеском, через каждые сто метров стояли конголезские военные в зеленой форме и касках. Кроме того, здесь было множество блокпостов, и наш водитель, явно хорошо знакомый местным, махал рукой, когда нас пропускали через каждый из них по дороге в Рутшуру.

Время от времени на нашем пути попадались группы людей, толкающих перед собой вещи на шатких двухколесных самодельных повозках из дерева чукуду, напоминающих что-то среднее между самокатом и мопедом. Основная рама вырубается с помощью мачете из эвкалипта, а колеса вырезаются из дерева твердой породы, которые местные называют мамба. Колеса обматываются протекторами, вырезанными из старых автомобильных шин. Грузоподъемность самых больших чукуду составляет до 800 килограммов – это важнейший вид транспорта в восточной части ДРК. В 2009 году по приказу президента Жозефа Кабилы в центре Гомы был установлен памятник чукуду, ставший символом тяжкого труда проживающих здесь людей. Теперь, однако, они использовались не для перевозки угля, бананов или других товаров, а для эвакуации семей со всеми их пожитками.