Его преемник, Жан-Иняс де Гиоле, несмотря на свое архаичное имя, оказался хлыщом двадцати семи лет, изображавшим каменное спокойствие. Первое же рукопожатие с ним стало свидетельством того, что моим союзником ему не бывать. В довершение всего мне еще раз предложили поехать за границу: Лесото, Никарагуа, Бирма, Бангладеш… Почему не Гренландия и не острова Кергелен? Мне не пришлось развивать активность ради отклонения этого предложения. К счастью, ни в одной из этих стран не оказалось французского лицея, подходящего для моих детей. Сюзан волей-неволей была вынуждена признать это, что не помешало ей объявить меня виноватым и осыпать упреками. Начальник управления кадров предупредил меня, что отказом от работы за рубежом я подрываю свою карьеру. Мне это было все равно, как и то, что коллеги шепчутся у меня за спиной, превратно толкуя мою деятельность.

Важным для меня оставалось только одно: чтобы на мой автоответчик выпал, как роса, голос Доры с сообщением о помиловании. Я вдруг осознал, что, желая проучить ее, я наказал сам себя. А еще я понял, что человек, покидая нас, приобретает новую сущность. Находясь рядом, он кажется обузой, но, уйдя, становится необходимым. Любовь искупает грех нашего существования, но крушение любви снова сталкивает нас лицом к лицу с бессмысленностью жизни. Вопреки собственным принципам, я открывал для себя, что люди по-разному ценны для нас, что среди них есть даже незаменимые. Дора позвонила мне один-единственный раз, только чтобы попросить перестать тревожить ее. Перед тем как повесить трубку, она бросила:

– Ты больше не дотронешься до своей кошерной негритяночки…

Я был так счастлив слышать ее голос, что до меня не сразу дошел смысл послания. Я тут же перезвонил, но ответом мне были лишь длинные гудки. Наверное, она звонила из телефона-автомата Я помчался к ней и одним махом взбежал на шестой этаж. Милая студентка-африканка с красивыми голыми плечами сообщила мне, что Дора Анс-Коломб уехала, не оставив своих координат. Она пригласила меня полюбоваться, как она прибралась в квартире: это было рке не знакомое мне греховное гнездышко, а чистое, нарядное жилище, выкрашенное желтой краской и украшенное наивными гравюрами с видами улицы Сен-Луи. При всей растерянности я поймал себя на желании покусать новой съемщице плечи и зарыться носом ей в подмышку. Консьержка в ответ на мой вопрос заявила: «Мадемуазель из шестой квартиры съехала, не заплатив и не оставив своего нового адреса. Никто в доме не вспомнит эту чертовку добрым словом!»

Как-то днем я валялся на диване в своей квартирке, не имея охоты к основному связанному с ней занятию. Папаша рассказывал мне по телефону о своей последней причуде – мочиться сидя, что, по его утверждению, обладало двойным преимуществом: клало конец мужской гордыне, заставляющей выпрямляться для мочеиспускания, и хорошо действовало на простату, не подвергавшуюся излишнему давлению. Забота о здоровье вкупе с политической моралью! Вдруг раздался звонок. У меня усиленно забилось сердце. Я никого не ждал, это могла быть только Дора, она меня простила. Провидение спасло меня еще раз. Я бросил трубку и стал метать на стол приметы своего духовного возрождения: книгу о Каббале, еще одну об иудейской мистике. Купленные после ее ухода, они олицетворяли мое желание приблизиться к ней. Истины ради должен сказать, что я их не искал, они сами попали мне в руки. Звонок не умолкал, одновременно плаксивый и требовательный. Мне потребовалось усилие, чтобы для ускорения спуска не скатиться кубарем по лестнице. Я нажал на кнопку замка, не спрашивая, кто там, и стал ждать, привалившись к дверному косяку, стараясь унять сердцебиение. Человек, поднимавшийся по лестнице, счел лишним назвать в домофон свое имя. Какой чудесный сюрприз! Мерные шаги стихли на последнем этаже, словно посетительница растерялась, не зная, что надо подняться по боковой лесенке, ведущей на мой насест! Тишину нарушило шуршание бумаги, потом раздались два робких удара: так может стучаться только женщина. Я набрал в легкие побольше воздуху и отпер дверь, широко улыбаясь. Это происходит помимо меня, я в этой ситуации всегда улыбаюсь, строю располагающую гримасу продавца. Но в этот раз челюсть у меня так и осталась висеть. Я узнал темный профиль на фоне освещенного коридора. Это была Сюзан собственной персоной.

У меня отхлынула от лица вся кровь. Я чуть не упал, сраженный неожиданностью. Она стояла, закутавшись в черный матерчатый плащ, сопя носом, с лихорадочно пылающим лицом. В это время года, когда женщины простужаются, они начинают благоухать эвкалиптом, мятными конфетками. Она выглядела чрезвычайно смущенной.

– Ты ждал не меня?

Голос у нее дрожал, как она ни старалась придать своим словам сердечность. У меня в мозгу творился ужасный переполох: я должен был как-то защититься, причем быстро, ни в коем случае не выглядеть застигнутым врасплох. Я знал, что человек, мучающийся недоверием, охотнее хватается за вымысел, чем смотрит в лицо истине. Сюзан вошла сама, не дожидаясь приглашения.

– Надо же, как тут у тебя мило, даже со вкусом! Вот, значит, куда ты приходишь каждый день. Ты не спрашиваешь, как я узнала?

– Ты меня выследила?

– Ничего подобного!

К ней возвращалась уверенность. Она достала из сумочки фиолетовый конверт из качественной веленевой бумаги, толстой и мягкой, в таких шлют друг другу весточки влюбленные.

– Ты не догадываешься?

– Нет.

Она вынула из конверта листок, исписанный тем же почерком, каким был написал адрес.

– Читай. Это анонимное письмо. Автор – твой доброжелатель. Наверняка одна из твоих приятельниц, которых ты тут принимаешь, пока учишь арабский язык.

От этих слов у меня все поплыло перед глазами. Я с трудом удержался на ногах, я не мог поверить в услышанное. Кто сыграл со мной эту подлую шутку? Мне бы повалить Сюзан на кровать и заняться с ней любовью – прекрасное отвлекающее средство. Но секса мне хотелось не больше, чем повеситься. Я постарался придать лицу надлежащее ситуации выражение.

– Действительно, надо было раньше тебе сказать. Я снял эту конуру, чтобы в спокойной обстановке зубрить после работы языки.

– Да уж, языки не знают здесь покоя, кто бы сомневался!

– Лучше взгляни, прежде чем острить.

По случайности на столике, рядом с книгой о Каббале, лежали открытыми тетрадка и хинди-французский словарь; здесь же присутствовал, благо, заглавием вниз, еще один томик – ежегодник «Шаловливый Париж». Все вместе могло ее отвлечь, послужить хоть каким-то доказательством того, что мой бордель является на самом деле степенной библиотекой.

– Пойми, Сюзан, мне тридцать пять лет, у меня трое детей, работы по горло. Мне нужна своя комната, что-то вроде тайного садика, чтобы приходить в себя. Знаю, это ошибка, но рано или поздно я бы тебе об этом рассказал.

Я чувствовал, что жена готова проглотить эту наживку, отбросить мучительные подозрения.

– Об этом никто не знает, ни Жюльен, ни Жан-Марк…

– Наконец-то правдивые слова. Это я подтверждаю, они совершенно не в курсе дела.