Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Райдер!
Вставание сменяется пошатыванием. Не дожидаясь, когда Уилла упадёт и заработает себе сотрясение, я подхватываю её на руки и несу к чёрному входу, который заметил сразу же. Толкнув дверь, я аккуратно опускаю Уиллу на свежем ночном воздухе и прислоняю её к кирпичной стене. Упираясь руками в стену за её головой, я поворачиваюсь к ней лицом, убеждаясь, что она не упадёт, и пытаясь успокоить свою тревожную злость.
Она пьяна в хлам, её платье — лишь скудный клочок ткани. В этом клубе наверняка есть паршивые жуткие типы, которые с радостью воспользуются её уязвимостью. Что, если бы я сюда не приехал? Что, если бы кто-то использовал её и причинил боль?
Уилла тяжело дышит, широко раскрыв глаза. Её взгляд медленно опускается по моему телу. Голова наклоняется набок так, как она делает, когда обдумывает что-то.
Когда она запрокидывает голову обратно, её глаза выглядят иначе. Я не могу описать цвет. Но потом до меня доходит. Расплавленная лава.
— Ты странно выглядишь без фланели, — она икает. — Совсем не по-лесорубски.
Её ладони скользят по моей груди, пробуждая огонь под кожей, и жар растекается по моим венам. Я инстинктивно отталкиваю её руки и делаю шаг назад.
Уилла пребывает в шоке, судя по её широко раскрытым глазам, выражение в которых меняется. Я наблюдаю за трансформацией — челюсти сжимаются, глаза из расплавленной лавы щурятся и становятся вулканическими. Она взбешена, но, может, это ещё не убийственная ярость. Она всё ещё держит лицо на свету и говорит достаточно отчётливо, чтобы я читал по губам.
— Что ты здесь делаешь, Райдер?
Я вытаскиваю телефон и показываю ей, слегка помахивая им. Она качает головой.
— У меня с собой нет.
У меня вырывается сердитое фырканье. Если при ней нет телефона, мы не можем говорить.
— Иногда я гадаю, бываешь ли ты когда-нибудь не зол, Сасквоч.
Я опешиваю, всматриваюсь в её глаза. Что я могу сказать? Как я могу объяснить все запутанные и искажённые чувства, которые испытываю к ней? Особенно когда мы даже не можем общаться?
— Ты меня ненавидишь? — её глаза блестят от непролитых слёз.
Когда я был в начальной школе, мои старшие братья и сестра фанатели по жестокой серии комиксов, которые мне совсем рано было читать. Я помню, как сунул туда нос, перевернул страницу и увидел отвратительный разворот, где злодея вспороли от носа до пупка. Мне несколько дней снились кошмары, и ещё неделями я не мог забыть это зрелище. Сейчас я разом чувствую себя и как тот злодей, и как мальчишка, увидевший это. Безжалостно выпотрошенный, травмированный выражением в её глазах.
У меня вырывается какой-то звук боли, и Уилла вскидывает голову. Я обхватываю её подбородок и поворачиваю к себе лицом, чтобы она могла следить за моими губами, пока я беззвучно произношу слова. Она должна это понять. «Уилла, нет. Я никогда не смог бы тебя ненавидеть. Никогда».
Её глаза щурятся.
— Я не могу, Райдер. Я не могу читать по губам, как ты, — она снова икает. — Я не могу… — её язык заплетается, и теперь уже я не понимаю. Я хлопаю ладонью по стене, во мне нарастает раздражение из-за того, что я не могу поговорить с ней или услышать то, что ей нужно сказать.
Я достаю телефон и открываю заметки. «Пойдём домой?» — пишу я.
Она щурится, выставив язык, будто это поможет ей лучше общаться.
Кивнув, Уилла пытается напечатать, видимо, «да», но получается «шв». Глянув на неё, я вижу, как она бледнеет, и вовремя распознаю признаки. Быстро отскочив в сторону, я убираю её волосы от лица, когда Уилла наклоняется и блюёт, опустошая содержимое желудка.
Она содрогается и сплёвывает, и я могу представить, что она плачет, даже если я этого не слышу. Поудобнее перехватив её волосы, я шарю в кармане джинсов и нахожу носовой платок. Да, платочек. Ткань вместо бумажных одноразовых платочков — это всё равно что обнимашки для Матери-Природы. Когда тело Уиллы перестаёт содрогаться в рвотных позывах, я вытираю ей рот и помогаю выпрямиться.
Уилла как будто осоловелая, губы дрожат. Затем её глаза закатываются, и она обмякает в моих объятиях.
* * *
— Райдер, — мямлит она. Я слегка слышу её, потому что принёс её домой и сразу же вставил слуховой аппарат в своё не-совсем-похеренное ухо. Некоторые звуки слишком громкие. Другие слишком тихие. Я мог бы услышать, как чихает блоха, и как растут мои собственные волосы, но мне всё равно приходится напрягаться, чтобы уловить её слабый голос. Слуховой аппарат раздражает и во многом не отвечает потребностям, но он позволяет мне чуточку лучше слышать Уиллу, и я благодарен.
Когда я уходил, Руни и Бекс весело проводили время — то есть, оба нажрались. Бекс делает это каждую ночь, так что даже надравшись в драбадан, он всё равно способен разговаривать и всё помнит. Руни же, напротив, явно редко пьёт и завтра наверняка захочет, чтобы её просто пристрелили и избавили от адской головной боли.
Я сказал Бексу, что отвезу Уиллу домой, поскольку мне было страшно оставлять её одну на случай, если рвота повторится. Затем я заставил его пообещать, что он привезёт сюда Руни, если с ней случится то же самое, или же просто проводит её до дома, если она будет в нормальном состоянии. Он пообещал мне, и я безоговорочно ему доверяю. Бекс, может, и абсолютный лодырь, но он хороший парень, лабораторный напарник и друг Руни. Он о ней позаботится.
Уилла поёт себе под нос что-то про озёра из рагу и конфетные горы, когда я пинком закрываю дверь в свою комнату и кладу её на мою кровать.
— Ах да, — она икает. — Комната хвойного обольщения.
У меня вырывается не совсем беззвучный смешок.
Уилла окрестила мою комнату комнатой хвойного обольщения, и мне ужасно хочется знать, почему, но она до сих пор не может найти телефон, и мы не имеем возможности поговорить. Во мне назревает раздражение, колотящееся в лёгких и взбирающееся к горлу. Когда я с Уиллой, мне хочется иметь голос, чтобы задавать вопросы, когда она говорит такую загадочную фигню. И если честно, Уилла говорит много загадочной фигни, особенно когда мямлит и думает, что я не слушаю.
В какой-то момент мне надо будет в этом сознаться.
Я вспоминаю, что сделал в клубе, достаю телефон и пишу в заметках: «Хвойное обольщение?»
Она щурится, читая, затем плюхается обратно на мою