закопать, пока кончится революция, а Маргаритка теперь издыхает. И платье в пятнах? У-у, ты, макотра с глазированным ухом! Дыши! Спокойней дыши, гусыня!

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Не мучь!.. Он услышит!..

Г у с к а. Пьер? Ха-ха!

С е к л е т е я  С е м е н о в н а (хватаясь за последнее спасение). Агент из грамчеки!

Г у с к а. Его тут нет в природе…

С е к л е т е я  С е м е н о в н а (в беспамятстве). А рыбаки? Они не рыбаки… а… агенты.

Г у с к а. Что-о?

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Агенты! Ей-богу, агенты! Разве ты не слышал, что сказал тот, рыжий, да таким тоном: разве вы приехали за рыбой — в шалай-балай? И как он посмотрел? Агенты! Беспримерно переодетые агенты!

Г у с к а (похолодев, смотрит на нее. Вспоминает. Вспомнил). Да, да. Он так сказал: «За рыбой или же — в шалай-балай?» В шалай-балай! То есть — вы приехали за рыбой или же сбежали? И посмотрел. Шляетесь, дескать, здесь? Скрываетесь? (С ужасом.) Неужто ж они агенты? А? Секлеся?

14

Прибежали запыхавшиеся  Х р о с т е н ь к а  и  А н и с е н ь к а. Наперебой:

— Ой, папенька! Маменька!

— Маменька! Папенька, ой!

— Ой, Пьер убежал!

— Убежал, убежал, ой!

Г у с к а. Что-о?

Х р о с т е н ь к а. Ей-богу, убежал, папенька! А Христька уже не чиркает, не молчит, а заговорила, кричит, что он агент, папенька.

А н и с е н ь к а. Агент он, кричит, и заговорила, не молчит уже и не чиркает, папенька, Христька, ей-богу!

15

Прибежала запыхавшись  Х р и с т е н ь к а. Чиркает, говорит, кричит:

— Да! Он агент! Я подслушала!

Г у с к а. Он убежал?

Х р и с т е н ь к а. Узнал, что Ахтисенька не зарегистрирована, и сейчас же убежал.

Г у с к а. Дознались!

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Как же ты, как заговорила, когда еще не кончилась революция, мерзавка?

Х р и с т е н ь к а. Он было потащил за собой и Ахтисеньку, так я не могла, заговорила, и он бросил…

Г у с к а. Значит, теперь уже революция не кончится никогда. Куда же мне спрятаться? Куда? Неужто ж нет такого места на земле? Неужто погибну-с?.. Мильон свечей в глазах, и будто тысячу панихид вокруг служат. Почему не слышно уже Маргаритки? Неужто издохла? Почему вы молчите?

Молния, гром.

Что? Это наш гардероб с чердака упал?

А н и с е н ь к а. Ой, папенька, дождь!

Х р о с т е н ь к а. Дождь, папенька, ой!

Г у с к а (очнулся. Сердито, с упреком). И это называется бог! Секлеся! Ты взяла калоши?

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Нет…

Г у с к а. Что-о? Почему не взяла?

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Ведь старые кто-то украл, которые старорежимные, а новые порвались…

Г у с к а. Вот теперь мы пропали!

16

Накрывшись мешками, как капюшонами, появились  р ы б а к и. Старик крякнул. Секлетея Семеновна даже вскрикнула.

С т а р и к. Ну и дождик, Федор!

Рыжи й. Не дождик, а абсолютный дождина. (Гуске, улыбаясь.) Ну, что же, революция такая в природе, что аминь теперь вашему дыханию?

Г у с к а (поднял руки вверх). Аминь. Берите меня.

С т а р и к. А мы рыбки вам принесли.

Г у с к а. Не нужно!.. Я и так уж знаю, кто вы такие. Берите меня!

С т а р и к (смеясь). Да плепорция такая выходит, что придется теперь к себе забрать, чтобы пересидели, Федор, а?

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Если вы так, то берите всех нас!

Р ы ж и й. Взять-то нужно, да куда мы их всех посадим, Маркович? И лодка мала, и квартира у нас — не квартира, а целый жилищный кризис — шалаш ведь!

Г у с к а. Все равно… Пропала Россия… Погасла рождественская звезда, а Маргаритка сдохла!

Р ы ж и й. Россия, наоборот, теперь не пропадает. То была Россия мать-перемать, а теперь эресефесер и социализм!

Г у с к а (даже вскрикнул). Не нужно мне вашего социализма! Дайте мне пару старорежимных калош! У меня вот ноги промокли-с!

Р ы ж и й. Эге, Маркович! Да в ихних словах гидра контрреволюции дышит. А как мы триста лет ходили босые! Еще и сейчас босые, а! Да в подвал их, а не в шалаш, Маркович! В милицию!

Старик, смеясь, показал незаметно — дескать, пьяный же, как ночь.

Да от них не водкой, а как дважды два — контрой несет.

С т а р и к. Это они умеют так пить. Не наш брат. (Понюхал табачку, взял под руку Гуску.) Ну, идем, гражданин, или как вас теперь! (Повел Гуску.)

Г у с к а (повис на его руках. Загробным голосом). Вот так погиб Гуска! Его величество Гуска-с!

17

Из кустов вдруг появилась  И в д я. С другой стороны — У с т е н ь к а, Н а с т е н ь к а, П и с т е н ь к а.

И в д я (крестясь). Свят-свят-свят!.. Заснула, а гром как грянет. Да куда вы?

Х р и с т е н ь к а. Нас берут в милицию, няня, Устенька, Настенька, Пистенька!

А н и с е н ь к а. В грамчеку берут!

Н а с т е н ь к а. Неужто национализировали? Возьмите и меня!

Р ы ж и й. Да их тут целая прорва!.. Куда мы их?..

С т а р и к. Да уж как-нибудь рассадим. Пусть идут!

И в д я (затряслась, закрестилась). Святой Аника-воин и с ним три зверя божии, молю, умоляю вас…

Р ы ж и й (ей). Ну, пускай господа, а ты-то, кажется, старая крестьянская женщина и до Христа допилась. Абсолютно стыдно на вас смотреть. Не люди, а микроорганизмы!

Пошли. Дождь перестал. Где-то еще кричала, блуждая, А х т и с е н ь к а: «Ой, Пьер-эсер, где вы?» Словно в ответ ей, заквакала одинокая лягушка.

З а н а в е с.

Перевод П. Зенкевича и С. Свободиной.

НАРОДНЫЙ МАЛАХИЙ

(Трагедийное)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Заплакала, затужила в своем доме (на Мещанской улице, № 37) мадам  С т а к а н ч и х а  Т а р а с о в н а:

— Ой, кто скажет, кто ж расскажет, ты ли, дочка, ты ли, птичка, или ты, матерь божия, куда, в какую сторону он убегает и на кого же меня, бедную, поки-да-а-ет?..

Повесила нос канарейка в клетке. Посмутнел образ божьей матери. Молчат. Только  д о ч к а  с р е д н я я  подле матери увивается:

— Маменька!

— Не перебивай!

— Выпейте, родимая…

— Чего?

— Валерьяновых капель.

— Прочь! Разве можно такую драму в сердце валерьянкой остановить?.. Дай мне яду!

— Сели бы вы лучше прочь от окна, что ли.

— А что?

— Да люди под окнами ходят…

— Толченого стекла дай, я отравлюсь!..

— Соседи же видят и слышат.

— Пусть видят! Пусть слышат! Если друзья — пусть пожалеют, если враги — пусть возрадуются, что драма такая у нас в доме, что муж мой законный убега-а-ет…

2

Вошла  с т а р ш а я  д о ч ь. Средняя к ней:

— Позвали крестного?

— Идут.

Т а р а с о в н а (так и бросилась). Где он? Далеко?

— Сейчас войдут.

— Где, спрашиваю?

— Говорю же вам, маменька, — сейчас… Забежали в одно место, ослабли на желудок…

Т а р а с о в н а (утерлась). Ах, господи; так бы и сказала сразу. Да прибрано ли там?

— Я мыла вчера.

С р е д н я я (старшей). Ты ведь сказала крестному, что папенька побежал уже за паспортом?

— А как же.

— А он что?

— Сказали, что уже знают об этом.

Т а р а с о в н а. А басов из церкви покликала?

— Любуня же побежала.

— А водки басам?

— Она и водки купит.

— Поди же, дочка, нарежь-ка помельче лучку, редьки, постным маслицем смажь на закуску людям.

С т а р ш а я (так и фыркнула). Все я да я! И за крестным, и за басами, и лук кроши. А она стоит, сложивши