В воскресенье после обеда я прокралась в дом престарелых незаметно, как индеец, и, оглядываясь по сторонам, побежала по коридору. Когда я вошла в семейный зал, Ромен встал у дверей на страже. Виолетт восседала во главе стола, ее сын стоял у нее за спиной. Не знаю, что именно он шепнул ей на ухо, но глаза ее заблестели от слез, которым она не дала воли. Я подошла и положила свою огромную сумку ей на колени. Когда я поцеловала ее в щеку, тонкая, как папиросная бумага, кожа показалась мне невероятно нежной. Я пробормотала: «С днем рождения», – и она ответила: «Спасибо, моя хорошая, мне очень приятно, что ты здесь».

Сумка мяукнула, и Виолетт вытаращила глаза от изумления. Я раскрыла мешок и освободила Репейника, который сидел на дне. Он путешествовал в моей сумке уже второй раз, и, судя по угрюмому виду, ему это не слишком понравилось. Виолетт коснулась его дрожащими руками, и он тут же успокоился. Она медленно и осторожно высвободила его из сумки и прижала к груди. Он свернулся клубочком у нее на шее, как будто это было его законное место. Я услышала его урчание и решила, что надо обязательно их сфотографировать, запечатлеть эту картину и сохранить ее навсегда.

Но я не смогла пошевелиться. Стояла столбом, не двигалась и только все волновалась, что идеальный момент вот-вот закончится.

Виолетт улыбнулась, и ее улыбка захлестнула собравшихся теплой волной. Все умолкли. Тишина, сначала растерянная, превратилась во что-то другое. Это было похоже на единение душ: как будто все люди в зале испытывали одни и те же эмоции. Меня охватила такая нежность, что для печалей и волнений в груди просто не осталось места.

Я забыла и про свою паническую атаку, и про службу отлова животных, и про ссору с папой. Все, что происходило со мной прежде, привело меня именно сюда, в данную точку, и это было правильно и хорошо.

Глава 27. Открыть крышку

После дня рождения Виолетт папа спросил, почему у меня такой игривый вид. Это его выражение: «Почему у тебя такой игривый вид?» Только он один использует всякие доисторические слова. Я сбросила «мартинсы» и выдохнула с облегчением. Так привыкла ходить целыми днями в кроксах, что теперь совершенно не выношу тесных ботинок. Я открыла сумку, чтобы выпустить Репейника, и он сразу рванул ко мне в комнату.

– Не беспокойся, я скоро найду решение, – бросила я.

Папа нахмурился, не поверив, – знал, что я ему зубы заговариваю.

Вообще-то Женевьев предложила снова забрать Репейника к себе. Я могла бы согласиться, и вопрос был бы решен. Но проблема в том, что он всякий раз будет от нее убегать. А у меня больше нет ни гроша на случай, если он опять окажется в службе отлова.

Папа не стал спорить. Усталым жестом указал на духовку:

– Я запек лазанью.

– Я не голодная.

Я слопала два огромных куска торта, не говоря уж о домашнем песочном печенье, которое принесла Женевьев.

Папа развернулся и направился на кухню – готовить себе поднос с едой. Наверняка будет есть перед телевизором и смотреть свои любимые документалки. Везет некоторым.

Я рухнула на кровать и вздохнула. Почему я на него так злюсь? Ведь он не ищет ссоры, а я постоянно на него в обиде. Репейник пришел и прилип ко мне.

– А ты все-таки заслуживаешь свое имечко, мерзкий котяра, – сказала я, почесывая его за ухом.

Какое-то время я посидела так, слушая фоновое урчание. Возможно, если прочитать письма, я смогу все понять? Но действительно ли я хочу знать?.. Наконец я приняла решение и, нагнувшись, ухватилась за коробку под кроватью.

Час спустя пространство вокруг меня было устелено бумажными листами. Я сидела на кровати, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом. Я не могла пошевелиться. Превратилась в твердый ледяной куб.

Под веками носились фразы, отпечатавшиеся на сетчатке глаз.

Любимая,

я вернулся всего час назад, но уже чудовищно по тебе скучаю. Я, как влюбленный подросток, боюсь, что меня застукают, и пишу тебе это письмо, укрывшись в кабинете. Она ни о чем не догадывается, но наше положение становится для меня все нестерпимее.

Постепенно до меня доходил смысл этих слов, они медленно протаптывали дорожку в моем сознании. Они бросили там якорь и теперь неспешно осваивались на новом месте.

Я сказал ей, что в эти выходные еду на конференцию, – наконец-то я смогу проснуться рядом с тобой.

Умоляю, любовь моя, ты должна с ним поговорить. Я твердо намерен развестись, если ты решишься сделать то же самое.

Шли минуты и, может, даже часы, а я все никак не могла подняться с кровати. Мир застилала морозная пелена. Я хотела узнать правду – и была ею сражена.

Какой-то человек любил мою маму, и этот человек – не мой папа.

Каждое письмо было подписано большой буквой Л., кто бы это мог быть? Я теребила письма в руках, как будто, если их хорошенько измять, фразы перемешаются и у них появится новый смысл.

Ты готова совершить этот прыжок? Потому что я свой – совершил. Мне больше не придется прятаться, чтобы тебя любить.

Я достала фотографию, выглядывавшую из последнего конверта. Зажмурилась, чтобы не увидеть, что там. Но этот последний шаг был неизбежен.

Я открыла глаза. И не узнала человека, который обнимал мою маму.

Неизвестно, сколько времени я пролежала в постели, раздавленная тем, что обнаружила. Из забытья меня вытащило урчание Репейника. Он терся об меня, и я нащупала рукой его жесткую шерсть.

– Ты голодный?

Он замяукал пуще прежнего.

– Пойдем, найду тебе чего-нибудь поесть.

Я вышла из комнаты, оставив ворох писем лежать на кровати. Мой мир взорвался, теперь надо было собирать его заново по кусочкам. Я слышала, как фоном работает телевизор, папа наверняка уснул, пока смотрел передачу.

В холодильнике я ничего не нашла, но в буфете обнаружилась банка тунца. Я протянула голодному коту мисочку, и в эту секунду туман, в котором я перемещалась, разорвал голос папы:

– Может, ты мне все-таки наконец объяснишь, откуда взялся этот кот?

Я так испугалась, что едва не выронила миску из рук. Поставила ее на пол, и Репейник тут же с урчанием набросился на еду. Дрожа, я перевела взгляд на папу. Телевизор он выключил, повисла тяжелая зимняя тишина. Он смотрел на меня, устало наморщив лоб. Сказать ему?

Я нашла письма.

Слова грохотали в голове, сгущались. Черные тучи перед грозой.

Я нашла письма.

Я хотела бы швырнуть их ему в лицо, словно камни. Чтобы они бились об него, чтобы ранили.

Я нашла письма и прочитала их.

Я промолчала.

Я удержала слова внутри, и они встали между нами стеной.

Я подхватила кота, который закончил ужинать и терся о мою ногу.

– Я