— Ближе к делу! — рявкнул Фокстер.

Блейз пожал плечами:

— Гилас знает, как это вышло, Тед. Бристансона, конечно, взбесило, что этот щенок влез в разговор, ещё и отбил у него собеседника. Но ты знаешь его характер, он никогда не полезет на рожон. Они стали спорить о соколах втроём, это было любопытно — Эфрин, как всегда, за словом в карман не лез… И будто нарочно делал всё, чтобы оскорбить Сальдо.

— Оскорбить?

— Нет, не прямо… ничего такого он не говорил, но тон и взгляд у него были такие, будто он считает Бристансона полным ничтожеством и бездарем во всём, что касается соколов, и будто это Бристансон встрял в чужой разговор, а не он. В конце концов Сальдо вышел из себя и заявил, что Эфрин сам ничего не смыслит в охоте и только языком трепать горазд… и тогда… ох…

— И тогда, — торжественно закончил один из мужчин, — Эфрин говорит: «Вы несправедливы, милорд, мой язык горазд вовсе не только на трёп, и вы о том можете с определённостью узнать у леди Чаттоны!»

Мужчины снова зашлись хохотом. Фокстер недоуменно приподнял брови.

— Эфрин навещает «Вечный сад»? Я ничуть не удивлён. Но при чём тут Сальдо, разве он…

— О, Тед, — ощерившись, с деланным участием протянул Блейз. — Ты всегда узнаёшь новости последним. Госпожа Чаттона уже третий месяц принимает нашего Сальдо у себя в частном порядке, и уверяла его, будто ни с кем другим не делит постель. Наш Сальдо, разумеется, сперва не поверил, но Эфрин немедленно посвятил его — а заодно и всех нас — в столь деликатные подробности, что сомнений не осталось никаких…

— Бристансон вызвал Эфрина на дуэль из-за шлюхи?

— Думаю, намного сильнее его задело то, что ему подсунули лежалый товар, — развёл руками Блейз. — Чаттона выдурила у него кучу денег, заливая, будто никому больше не даёт. Эфрин всего лишь развеял иллюзии. Бедняга Сальдо, он просто озверел…

— Хотел драться тут же. Что было за представление!

— Еле их разняли.

— Это следовало видеть, Фокстер!

Фокстер молча слушал сбивчивые восторги товарищей. Он не смотрел ни на кого из них — только перед собой. Потом его взгляд задержался на мрачном человеке в другом конце зала, затем на Блейзе.

— Он уже выбрал секунданта?

— Выбрал? Слышали? — заговорили между собой мужчины. — Нет, не выбрал. Кажется, нет.

Фокстер отодвинул стул и встал.

— Прошу простить меня, милорды. Я должен ехать. Благодарю вас за своевременные сведения. Где эти двое сейчас?

— С Эфрином ты разминулся на четверть часа, он сказал, что едет в замок. Бристансон ушёл сразу, должно быть, домой…

— Благодарю, — сказал Фокстер и вышел.

Магда поставила бокал, который все прошедшие минуты судорожно стискивала в руках, встала и вышла следом. На плечи ей накинули плащ, яркий зал сменился полумраком коридора и теменью улиц, но она не заметила ничего этого, как не замечала и Тедора Фокстера, шедшего прямо перед ней.

Магдалена Фосиган вскочила в седло и, вонзив шпоры в бока кобылы, сорвалась в галоп.

Так это правда. Всё, что сказал Рикки — правда. Её муж собирался драться на дуэли с Сальдо Бристансоном. Из-за женщины. Из-за шлюхи.

И тех, кто не находил это событие смешным, оно приводило в ярость.

«О боги, — стучало в висках Магдалены, задыхавшейся от горечи, злости и стыда. — Боги, какая низость, какая глупость и гнусность, и как он посмел… и как они посмели так говорить о нём?!» Они даже называли его Эфрином — Эфрином, тогда как он вот уже год как стал Фосиганом. Стал благодаря женитьбе на ней… и как же она ненавидела его за это в первые дни их брака! Или нет, в первые часы… в первые минуты. В первые мгновения, когда только увидела его, своего будущего мужа и господина, стоя у алтаря в храме Гилас. Она ненавидела его заранее, лишь только узнала, что отец отдал её незнакомцу — безродному, нищему, бог знает откуда взявшемуся. Не то чтобы она была удивлена. Да, она Фосиган, но в то же время — бастард, а бастардам не положены блестящие партии. Но даже будучи дочерью замковой прачки, Магда оставалась также дочерью Георга Фосигана и считала, что заслуживает лучшей доли, чем насильный брак с безродным смердом, у которого нет даже родового имени, только собственное — Эд…

Это имя она беззвучно шептала, а потом выкрикивала ему в лицо ночью того же дня, выгибаясь и извиваясь под ним, как последняя потаскуха, умирая от наслаждения, которого никогда не знала раньше, хотя впервые отдалась мужчине в тринадцать лет. Мужчине… мужчины ли это были? Нет, впервые в жизни она увидела мужчину, когда безродный Эд Эфрин в белых одеждах новобрачного ступил к алтарю Гилас, протянул ей руку и улыбнулся уверенно и спокойно.

Так Магдалена Фосиган, любимейшая из незаконных детей конунга, стала женой самого скандального, самого презренного и самого странного человека в Сотелсхейме.

«Они не смеют. Не смеют. Так. Говорить. О нём. О боже. Гилас, помилуй меня и пощади. Так это правда. Это всё правда», — думала Магдалена, и встречный ветер, бьющий в лицо от бешеной скачки, срывал слёзы с её лица. Конечно, она знала, что Эд изменяет ей… иногда… ведь он мужчина, а все мужчины имеют любовниц, если только не заняты войной. Впрочем, в отличие от большинства женщин, обитавших в Верхнем городе, Магда считала, что лучше всё же война, чем любовница. Однако до тех пор, пока мужа удовлетворяли шлюхи, она соглашалась закрывать глаза и на это. Но, Гилас, дуэль… дуэль из-за одной из них. Явное предпочтение. Защита чести… чести? Чьей чести, хотелось бы знать? Этой «леди Чаттоны», как её глумливо называли мужчины в «Серебряном роге», или чести Эда, у которого не было её ни по происхождению, ни по праву? «Он дерётся за эту женщину, — подумала Магда, чувствуя, как лицо заливает кровь. — За неё, а не за себя. Хотя он единственный тут оскорблён».

Боги, если бы она была мужчиной! Не маскарадным мальчиком, а настоящим мужчиной — если бы, надев платье Эда, она могла бы взять его меч, его силу, его дерзость, его беспечную ледяную злость! Тогда она сама вызвала бы их — тех, кто называл его Эфрином, мерзавцем и щенком, — всех их вместе и каждого по отдельности, и прежде всего этого Фокстера, этого холодного сноба, который считал, что Эд недостоин даже того, чтобы кто-либо из благородных бросил ему вызов…

Фокстера, который считал, что женитьба на незаконнорожденной не способна облагородить, пусть даже она бастард самого конунга.

Магда шумно всхлипнула и закусила костяшку пальца. Ничего. Ничего. Всё пройдёт. Ничего не случилось. Ссора пустяшная: она сама только что убедилась, что никто не воспринимает этот вызов всерьёз. Фокстер сейчас наверняка мчится к Бристансону. Быть может, он отговорит друга от поединка. Если же нет… если нет — что ж, они будут драться до первой крови, как и всегда на дуэлях такого рода. Смертные поединки возможны только в рамках судейства, при защите преступника, — иное запрещено. Магда мысленно благословила отца за то, что он в мудрости своей издал этот указ. Даже в припадке своей невообразимой дерзости Эд не станет противиться воле конунга — он слишком многим ему обязан. Значит, будет дуэль до первой крови… «И пусть, — подумала Магда, — пускай ему пустят кровь, пускай моему Эду, моему бессердечному белому солнцу, пустят кровь. Пускай она брызнет из него вместе с ядом, вместе с соками той женщины, к которой он ходил, пускай всё это выйдет прочь и никогда не вернётся назад. А я буду рядом, думала Магда Фосиган, капая слезами на гриву кобылы, — я буду там и подхвачу его, и обниму, и отнесу домой, и буду целовать, пока его раны не затянутся, пока он не увидит меня… пока не посмотрит, как тогда, когда подошёл к алтарю и протянул мне руку.