Словно в подтверждение его мыслей, дверь распахнулась и впустила клубы морозного свежего воздуха и покрытого снегом и инеем старика.

– Проснулся, касатик? – скрипуче произнес он. – Вот и ладненько. Сейчас кормить тебя буду.

Старик с грохотом сбросил дрова около горящей печи, снял телогрейку и повесил ее на вешалку у двери. Туда же кинул заячью шапку-ушанку, и она закачалась, как маятник. Илья смотрел на большой настенный календарь с отрывными листами и не верил своим глазам. Аккуратная красная рамочка обводила двадцать первое декабря.

– Какое сегодня число?

– Удивляешься? Три недели ты уже у меня.?Айки тебя нашел, – старик кивнул на пса, и тот, услышав свою кличку, встал и завилял хвостом. – Ты лежал, почти полностью занесенный снегом, только лицо было видно. Мы с Айки отрыли тебя и привезли сюда, в сторожку, на санях. Потом я обработал твои раны, закутал одеялами и оставил тебя согреваться. Ждал, пока тело не примет нормальную температуру. Перемерз ты сильно, да... И рана на боку опасение вызывала. Сейчас уже затянулась, слава богу, ребро, похоже, тоже срослось. Да и воспаления легких, к счастью, удалось избежать. Все остальное – травма ноги, разбитое лицо и более мелкие ушибы – было не столь опасно.

– Вы врач?

Старик тихо засмеялся.

– Я очень давно на свете живу, много успел узнать и испытать. Вот, к примеру, ты когда-нибудь чаем рану обрабатывал?

Илья отрицательно покачал головой.

– Вот то-то и оно, – кивнул старик, – а ведь чайная заварка и прекрасный антисептик, и шикарный адсорбент. Я бывший геолог, обошел с экспедициями всю Сибирь. А там, как ты понимаешь, всякое случалось. И болели, и сами себя лечили, и друг другу, чем могли, помогали. Да, забыл представиться: меня Константином Федоровичем зовут.

– А я Илья. Мы, кстати, от города далеко?

– Это смотря как считать, – мужчина усмехнулся. – Если по прямой, вроде и не очень далеко, а если кружить, так и не слишком близко.

– А вы как здесь, в лесной глуши, очутились, Константин Федорович?

– Когда на пенсию вышел, устроился на работу лесником. Поселился в этой избе – подальше от городского шума. Да так и живу здесь уж который год.

Лицо его посуровело, губы сжались. По всему видно стало, что дальнейший разговор о себе он продолжать не собирается. Константин Федорович взял стакан и плеснул в него немного яблочного сока.

Илья прекрасно понимал, что больше ему сейчас нельзя. Но это он понимал умом, а организм бунтовал и требовал «продолжения банкета». Выздоровление шло полным ходом, и есть хотелось просто зверски.

* * *

Еще через неделю Илья попробовал ходить. Медленно, держась за стенки и мебель, но все же сам. Он осторожно прошаркивал к окну и, сев на подоконник, подолгу смотрел на падающий снег и тянущиеся вверх крепкие стволы корабельных сосен. Всю жизнь Илья куда-то мчался, суетился, торопился жить. Он все делал на бегу, боясь не успеть, опоздать. И наверное оттого чувствовал себя загнанным зверем. А сейчас он вдруг поймал себя на мысли, что его словно обволакивает странное блаженство. Нега, нирвана, иначе не скажешь. И время такое тягучее, неторопливое, а день нескончаемо долгий, как в детстве.

Илья задумался. Почему же мы теряем позже это состояние тихого счастья, куда оно уходит? Может быть, исчезает со спешкой? Ребенок-то, он же совсем не зависим от времени, ему еще никуда не нужно торопиться.

Дверь отворилась и с шумом впустила Константина Федоровича. Старик громко постучал о половик валенками, сбивая с них снег, и начал раздеваться.

– Эх, хорошо-то как! – радостно сказал он, вешая одежду. – Такой день пригожий, душа радуется. Будто ангел от всего зла крылом все прикрыл.

Он поспешил к печи и, приподняв крышку на казане, довольно крякнул:

– Отлично получилось.

Аромат свежего борща разнесся по избе.

– Пахнет вкусно, – сглотнул слюну Илья.

– Так и хорошо, – Константин Федорович засмеялся, – это просто великолепно, что аппетит есть. Значит, организм на поправку пошел.

– А мне уже можно есть?

– Можно, можно. Давай топай к умывальнику, руки мой. Сейчас наливать буду.

* * *

«Три недели я провел без сознания, в бреду, – разглядывая свои тощие костлявые руки, думал Илья, – семья, должно быть, считает меня мертвым. А я и в самом деле едва не отправился к праотцам. Если бы не славный пес Айки – не было бы меня на свете. Надо будет ему мяса да костей сахарных купить, отблагодарить за добро».

Илья напрягся, пытаясь вспомнить, как все было, начиная с того момента, когда он упал в лесу в снег, но не смог. Потом в памяти все-таки смутно замельтешили диковинные образы. Чудилось, будто вырезал кто-то большим острым ножом в облачном небе «окно» и сквозь него глянули на землю звезды. Потом оттуда, из черной дыры неба, ударил белый луч, и тело Ильи невесомо поплыло вверх. Казалось, будто он уже поднялся к звездам и плавал среди них, освещаемый их мертвенным светом, когда теплое дыхание коснулось его лица. Белый волк с оскаленными клыками внимательно смотрел на Илью, свесив язык. Потом – скрип снега и шорох полозьев, крупные снежинки, залепляющие глаза и рот, и наконец теплый дух жарко натопленной избы. И после – какие-то бесконечные вязкие кошмары: бинты, запах камфоры, березового дегтя. Чудища, лезущие из щелей и щупальцами сдавливающее горло и грудь и не дающие дышать.

«Ну, хорошо, я спасен. Но дальше-то делать что? Как мне жить?»

Он вздохнул и обернулся на Константина Федоровича, будто ожидал от него услышать ответ. Старик понял его взгляд по-своему. Улыбнулся и махнул рукой в сторону стола:

– Присаживайся. Сейчас кушать будем.

Потом налил две миски остро пахнущего чесноком и лавром борща и выставил на стол тарелку со свежеиспеченными булками. Ощущение от пищи было пьянящее и такое сильное, что у Захарова закружилась голова.

Дождавшись, когда Илья утолит первый голод, Константин Федорович сказал:

– Ну что, мил человек, историю-то свою расскажешь? Или мне и дальше догадываться обо всем самому? Ты уж прости, сопоставил я кое-какие факты, вот и решил, что ты скрываешься от кого-то. Я не прав?

Илья отложил ложку. Долго сидел, раздумывая, потом поднял голову:

– Странная история со мной произошла. Даже не знаю, с чего начать.

– А ты просто рассказывай. Тогда я, может, и придумаю, чем смогу помочь.

Илья говорил долго и путано. Выкладывал все свои сомнения и тревоги. Повторялся, но, даже понимая, что пересказывает все не первый раз, не мог остановиться. Выговорившись, он посмотрел вопросительно на Константина Федоровича.

– Что скажете? Есть у меня шанс?

Старик сидел, склонив голову и молчал. Потом крякнул и, вытерев губы полотенцем и повесив его на спинку стула, произнес: