только наличники остались на месте, хоть и украсились более яркой краской. В комнатах стало светлее, просторнее, словно вместе с моим уходом из дома ушла и большая часть хлама. Мама с сестрой поставили новую мебель — старомодную, но удобную, приобрели большой телевизор и холодильник. В основной комнате появился письменный стол и много мальчишеских игрушек.

Младшему ребенку Софы — сыну Славику — было три или четыре, я не особо следила за его взрослением. Но возраст старшей племянницы Стаси я знала хорошо, потому что в тот год, когда она родилась, я уехала из дома, и было это десять лет назад.

На мгновение меня унесло в воспоминания. Мне вот-вот исполнится восемнадцать, и я собираюсь сбежать в Москву тайно, ведь мама запретила мне покидать дом. Даже зная, как сильно я хочу стать известным дизайнером, мама решила поставить крест на моей карьере.

— Софа беременна, Надя, — сказала мне мама в тот день, когда я начала вслух говорить о желании перебраться в Москву для учебы, — Ты не можешь уехать. Тебе нужно работать, чтобы помогать сестре растить ребенка.

Весь мой мир тогда перевернулся с ног на голову. Глупая шестнадцатилетняя Софа залетела от еще более глупого мальчишки, след которого тут же простыл, а я должна за это поплатиться своими мечтами? Остаться в деревне и работать дояркой, чтобы покупать памперсы чужому ребенку? А я как же? Меня кто-то спросил?

Не дожидаясь, когда сестра разродится, я написала прощальное письмо и, прихватив все, что накопила, сбежала в Москву. Уже оттуда я скинула маме сообщение, что добралась хорошо и сняла комнату в коммуналке у женщины, которая до этого сдавала жилье моей деревенской знакомой.

Мы с мамой редко созванивались и вообще делали это только для того, чтобы убедиться, что мы живы и продолжаем как-то сводить концы с концами. Я не знала, как растет Софина дочка, а мама не знала, как я ночами работаю то посудомойкой, то уборщицей, пока днем учусь. Мама не знала, сколько счастья я испытала, когда смогла устроиться швеей в ателье, где после работы оставалась за машинкой создавать свою уникальную одежду. Мама не знает, как я смогла пробиться и стать личной помощницей дизайнера в Доме Моды, где познакомилась с Кристиной Бондюжкиной, которая с тех пор выросла до Крисси Бонд — известной во всем мире модели.

Мама не знает, как меня сбил на своем мерседесе очень богатый Антон Лаптев и этим перевернул всю мою жизнь. Мама не знает, что я живу в шикарных условиях и вот-вот выйду замуж.

И еще мама не знает, что волей гадюки Гелы я оказалась в Булкине, где в моем сердце впервые за долгие годы усердной работы появились давно забытые чувства — теплые, нежные. Мучительно нежные. Боже, еще никогда я не думала, что мой любимый цвет глаз — голубой. Как я не замечала раньше, каким красивым лицом обладают голубоглазые люди. Почему я вообще снова думаю о Коле? Каждую минуту с тех пор, как он усадил меня на свои колени и потребовал принять решение, я борюсь сама с собой. Одна половина утверждает, что я все сделала правильно, но вторая… Мечется и воет бурей от того, что я совершила, возможно, самую большую ошибку в своей жизни.

Мама ничего не знает.

— Привет, — тихо произнесла я, заглядывая на кухню, где мама склонилась над духовкой с противнем, полным пышащих жаром пирожков.

Мама обернулась на меня, и я не сдержала легкой улыбки, увидев ее светлые голубые глаза. Надо же, никогда раньше не замечала, что у нее именно такие глаза — бледно-голубые с более темной окантовкой по краю радужки.

— Привет, Надежда, — коротко ответила она и, поставив горячий противень на деревянную доску, отерла руки о фартук. — Есть будешь?

— Сначала схожу к деду, — я покачала головой, стараясь не поддаваться чарам ароматных пирожков.

— Возьми Софу с собой. На кладбище вход перенесли, сама не найдешь, — посоветовала мама, даже не интересуясь, как у меня дела. Я кивнула и вышла из кухни.

Пока мы с сестрой шлепали по дороге, занесенной первым снегом, я мысленно благодарила Софу за то, что она отказалась меня сопровождать, если я не переодену ботильоны на более удобные утепленные резиновые сапоги. На каблуках здесь я не прошла бы. И в самом деле, как же, оказывается, хорош Булкин, если сравнивать его с деревней, а не с Москвой.

— Ты все еще одна? — спросила Софа, сбавляя темп и ровняясь со мной.

— Нет, — ответила я, подумав об Антоне.

— Влюблена?

— Не знаю, — после этого вопроса в голове всплыл образ улыбчивого физрука, и я раздраженно тряхнула головой.

— Как это? Разве не ты в детстве мечтала замуж по любви? — сестра усмехнулась, — Желательно за Леонардо Ди Каприо.

— А ты мечтала растить двоих детей в одиночку? — огрызнулась я, останавливаясь.

Софа поджала губы и посмотрела на меня разочарованно.

— Вообще-то у меня Паша есть. Он на вахте в Норильске.

Паша — это отец ее второго ребенка. Я резко выдохнула, и из моего рта вырвалось облачко пара. Сестра просто подшучивала надо мной, а я сорвалась и нагрубила.

— Прости, не знаю, что на меня нашло, — я отвела взгляд, и сестра, пожав плечами, ответила:

— Ты всегда была такая.

— Какая? — я нахмурилась, ожидая нелестной характеристики.

— Жесткая, — коротко произнесла Софа, — Я в детстве обижалась. Думала, что ты меня ненавидишь. А потом поняла, что ты просто копируешь маму.

Софа замолчала, засмотревшись на очертания церкви, едва виднеющейся за падающим снегом. И я молчала тоже, осознавая, что сестра сейчас произнесла то, что я никак не могла понять в себе все эти годы — я веду себя как мама.

Я всегда винила ее за строгость и равнодушие, но я сама всем своим видом отталкиваю тех, кто ко мне тянется. Я делаю больно. Но хочу ли я этого внутри?

— Я никогда не испытывала ненависти к тебе, — призналась я, не глядя на сестру.

Мне нравилось возиться с маленькой Софочкой. Нравилось шить одежки ее куклам из тряпья, которое отдавала нам мама. Нравилось учить ее кататься на велосипеде, чтобы вдвоем ездить к дедушке на другой конец деревни.

Мы обе росли без отцов. Мой умер, когда я еще не родилась. Отец Софы жил с нами какое-то время, а потом ушел за бутылкой и больше не вернулся. Мама говорила, что соседи видели, как он уезжает. А мы только радовались, что он уехал и молились, чтобы он не возвращался. Без него у мамы было меньше синяков и