Напомним для начала, что самое выражение «аналоговый звук» не означает чего-то одного, оно всего лишь указывает методом исключения на все то, что не является цифровым. (Точно так же как во многих культурах есть слово, которое обозначает всех остальных индивидов, не принадлежащих к данной культуре.)

Когда мы говорим о цифровом звуке с неспециалистами или даже с кинематографистами, они полагают, что речь идет об улучшенном звуке, звуке без шелухи, «совершенном» звуке, и доверяют такому наименованию.

Этот миф о цифровом звуке настолько устойчив потому, что, с одной стороны, он удовлетворяет каузалистской схеме (цифровой звук – это звук, пропущенный через компьютер, то есть известно, откуда он берется, поэтому его происхождение не вызывает интригующих сомнений). А с другой, сохраняя идею причины, он, по-видимому, очищает ее от всего органического, отталкивающего, сомнительного. Считается, что цифровой звук не может быть грязным и двусмысленным, в отличие от всех тех ворчаний, всхлипов, оханий, криков и испускания газов, из которых создается музыка. И хотя никто, стоя перед прекрасной картиной, не ужасается тому, что она была сделана из обычных материалов, само представление о том, что прекрасный звук можно сотворить при помощи куска картона, шокирует 95% людей, включая музыкантов. Причина по-прежнему рассматривается в качестве того, что должно облагораживать звук, а цифра воплощает в себе эту идею абсолютного источника, не замаранного вульгарной повседневностью.

2. Нужно ли запирать звук?

2.1. Место звука, место источника

Питер Хакер в своей работе «Явление и реальность»77, цитируемой у Р. Казати и Дж. Докича, справедливо заявляет: «Язык содержит такие выражения, как „звук заполняет комнату“, „звуки заполняют комнату“. Похоже, что такие выражения верны в силу распространения волн в пространстве комнаты»78. Однако авторы работы «Философия звука» считают, что можно опровергнуть это положение, поскольку выражение «звуки заполняют комнату» «означает тот факт, что звук слышно во всех местах комнаты». Собственно, они ищут «объект-источник» звука.

По сути дела, фоном проблемы является то, что такой объект-источник, в рамках которого авторы желают запереть звук, часто невозможно дислоцировать: наиболее ясным примером выступает шум статистически постоянного истечения, воспринимаемый нами, когда мы оказались возле ручья или потока. Предмет, который служит причиной этому звуку, не имеет границы. Вода постоянно обновляется, слышимый звук является суммой тысяч и тысяч локальных столкновений, а если идти вдоль ручья, слышно, как источник растворяется в пространстве.

Казати и Докич правильно определяют проблему, однако лишают себя возможности ее решить, когда ставят два вопроса – о происхождении звука (откуда он берется?) и о его локализации (где звук?) в качестве вопросов несовместимых и непримиримых. На самом деле локализация и происхождение находятся в диалектических отношениях. Невозможно ни полностью привязать происхождение к локализации (звук располагается там, где он возникает), ни дислоцировать звук в качестве того, что отождествляется с пространством, в котором распространяется волна, ни убрать один из двух этих терминов.

Все это идет от ложной проблемы, связанной с желанием «запереть» звук в пространственно определенной причине, подобно джину в бутылке из арабской сказки. Звук возможно уловить (Дени Васс предложил замечательную теорию этого качества звука, рассуждая о голосе в своем эссе «Пуповина и голос»79) только в диалектике места источника и места слушания, установления предела и его преодоления («звук устанавливает предел, который он пересекает»).

2.2. Привязать звук к его причине?

Сложность, связанная с локализацией звука, привела некоторых авторов к попытке отграничить его и найти для него точное положение в пространстве. Они надеялись, что эти пределы, обосновывающие его объективность, будут обнаружены в границах самого источника звука. Это одна из форм каузализма.

В значительной степени опираясь на работу Дени Васса, в нашей книге «Голос в кино»80 мы показали, почему невозможно не сводить голос к телу и в целом звук к его источнику (по крайней мере, некоторые звуки). В противном случае мир стал бы в буквальном смысле неопределенным и полным призраков. И в то же время мы объяснили, почему в случае голоса это движение постоянно затруднено, но при этом постоянно возобновляется.

Согласно определенному представлению о развитии человека, для ребенка расти – значит начать понимать, что существует устойчивый объективный мир, в котором объекты находятся на своем месте, а мы – на своем, и что если объект увеличивается, то это не он меняется, а я к нему приближаюсь. В случае звука это значит, что мы постепенно перестаем считать, что звуки исходят от нас, и начинаем соотносить их изменения с нашими действиями и перемещениями. Или же (почему бы и нет?) привязывать их к источникам, с которыми мы можем их соотнести, так что они приобретают определенные контуры.

В своем «Трактате об ощущениях» 1754 года Этьен Бонно де Кондильяк описывал «статую», которая учится ощущениям, подобно тому, как позже некоторые психологи, в том числе Жан Пиаже, попытались пронаблюдать за стадиями познания мира у новорожденного и дать их формальное описание.

Так, Кондильяк представляет себе, как его «статуя» сначала считает, что звуки составляют часть ее самой, а затем признает, что они находятся вне ее, опираясь на опыт инициирования этих звуков. Схватив некое «звучащее тело» (автор не уточняет, какое именно, но можно представить погремушку), статуя «слышит звуки, когда приводит его в движение, и не слышит ничего, когда перестает приводить его в движение. <…> Поэтому, вместо того чтобы воспринимать их как свои собственные состояния, она начинает воспринимать их как состояния звучащего тела»81. Действительно, как мы увидим, слышать звук в объекте и возвращать его тому, кто его издает, – один из способов решить проблему места, поставленную звуком. Место не всегда обладает четко ограниченной формой погремушки или бубенца, которые словно запирают звук в себе. Ведь звучащий объект в какой-то мере напоминает бумеранг, возвращающийся оттуда, куда его бросили. Едва он выбирается из своей причинно-следственной бутылки, у него тут же появляется склонность быть одновременно повсюду.

С другой стороны, здесь мы видим типичный пример петли эрго-слушания, в которую слушатель включен в качестве производителя звука. «Всякий звук будет казаться ей [статуе] приходящим извне», – говорит Кондильяк. Предлагая эту формулировку, автор, однако, не ставит главного, почти всегда остающегося в тени вопроса о нашем собственном голосе, который мы слышим одновременно внутри нас и вовне (то, что Деррида называет «слышать, как говоришь», см. далее).

2.3. Репроекция на источник. Пространственный магнетизм

«Репроекцию звука на источник» определить непросто. Так, по словам Клода Бельбле, «когда слуховой образ проецируется на источник-объект, кажется, что он смешивается с ним и потому существует вовне, будучи „наложенным“ на объект <…>. Репроекция на источник сенсорного возбуждения – важнейшая характеристика систем удаленного восприятия»82.

Вполне возможно, что для звука это верно лишь отчасти, и в других текстах того же исследователя представлена более сложная картина: звук одновременно находится внутри нас и вовне, и точно так же он одновременно в объекте-источнике и вне его. Не существует ли у объекта слуха особенности, заключающейся в усвоении звука в связке со слушанием самого себя?

Наша гипотеза, таким образом, состоит в том, что репроекция на источник, если речь о звуке, может быть лишь частичной; звук не закреплен в источнике с той же надежностью, что и визуальная репроекция.

Здесь идет двойное движение. Конечно, существует процесс, который мы называем пространственным магнетизмом, наблюдаемый в кино, но также in situ: мы проецируем звук не туда, откуда он, как мы слышим, исходит, а туда, где мы видим