когда и как это получилось. Но самое главное, вряд ли и она сама знает. Мы, мужики, априори виноваты. Как так получается?

Смотрю на Агату, и моя улыбка медленно сползает к пяткам. У нее такой вид, будто она видит перед собой не меня, а детское пюре из брокколи и ее сейчас стошнит.

— Доброе утро, — я еще надеюсь спасти это утро, которое по логике и здравому смыслу после такой потрясающей ночи должно быть не менее потрясающим.

Но, видимо, утренняя Богиня только и ждала, за что можно зацепиться, потому что дальше ее просто несет, как после селедки с молоком.

— Доброе утро? Доброе, черт подери, утро? — Агата переходит на высокие писклявые тона так, что в моих ушах начинает звенеть и вибрировать. — Ты издеваешься? Ты что натворил, Игнатов? Ты хоть понимаешь, что сделал? Ты в своём уме или температура окончательно расплавила твой мозг и превратила в бесполезную жижу? — визжит она, прикрывая наготу покрывалом.

Кажется, это утро уже не спасти…

— Что я сделал не так?

— Ты воспользовался мной, — тычет в меня пальцем. — Моим нетрезвым состоянием.

— Боже, как высокопарно, — закатываю глаза. — Вчера ты не выглядела использованной и недовольной, так что брось. — Встаю и шарю по комнате в поисках одежды.

М-да, не так я представлял себе совместное пробуждение.

— Я была пьяна, а вот ты чем думал? Тем, что в штанах?

— И этим тоже, — натягиваю боксеры, нахожу ее бикини и швыряю прямо в нее. — И кстати, не так уж ты была и пьяна, чтобы не отдавать себе отчет. Так к чему претензии? Тебе не понравилось разве? — прыскаю, наблюдая, как трусы приземляются точно на голову бывшей.

Игнатова заводится еще больше, сдирает с головы белье и кидает обратно в меня. Я ловко ловлю, демонстративно прижимаю к носу, вдыхаю. Агата ошарашенно таращится на меня и крутит пальцем у виска.

— Псих.

Согласен. Но тут не удивительно чокнуться.

Иду в душ под нудную бубнежку Агаты, не собираясь участвовать в ее истерике. Богине нужно остыть.

Открываю кран, забираюсь в ванну в тот момент, как дверь резко открывается и в небольшое помещение вваливается злая, как черт, Агата.

— Игнатов, ты сволочь.

— Ага, — намыливаю голову, лицо, шею.

— Мы не должны были этого делать, понимаешь?

— Ага, — беру зубную пасту и щетку.

— Это неправильно. Мы ведь развелись, Леон. Ты согласен со мной? — никак не успокоится бывшая, хотя ее голос становится скорее жалостливым, чем гневным.

— Угу.

— С чем ты согласен?

— Что развелись. С остальным бы поспорил, — усмехаюсь я.

— Тебе смешно, да? Тебе постоянно смешно! Но это совершенно не смешно, — орет Игнатова, заводя себя самостоятельно. Это у нее отлично получается.

Она садится по-турецки на небольшой коврик рядом с ванной и смотрит, молча. Слава Богу. Молча.

Закрываю кран, обтираюсь полотенцем и собираюсь выходить.

— Ванная свободна. Полотенце можешь взять мое, — невозмутимо сообщаю.

Выхожу, оставляя Игнатову в той же позе на полу в ванной комнате.

19. Агата

Смотрю на мокрое полотенце, и злость закипает с новой силой.

Идиотка!

ИДИОТКА!

Как я могла допустить такое?

Я знала, что за ночью последует утро, и я буду бояться смотреть ему в глаза, ожидая невыносимых слов, что все произошедшее было ошибкой, и он жалеет. И я не придумала ничего лучше, чем напасть первой. Но утро показало, что он не жалеет. И к этому я совершенно не была готова.

Он спросил, понравилось ли мне. Да мне не то, что понравилось, я сгорала, плавилась в его руках и объятиях. Там, в гостиной на полу, я чувствовала такое желание, что зубы сводило, а низ живота скручивало в пружину. Я не помню, когда последний раз между нами была такая страсть. Наверное, еще в студенческие годы. Последнее время наша близость стала больше походить на привычный однообразный монотонный порядок действий, без искры, без пресловутых бабочек в животе. Мы просто старались завести ребенка, механически совершая ритмичные движения и не получая при этом удовольствия. Да и ребенок нужен был только мне, потому что у Игнатова уже есть дочь — его законнорождённая работа.

То, что произошло с нами вчера, — не должно происходить между людьми, давно потерявшими взаимопонимание и отпустившими друг друга.

Ведь так?

Тогда откуда эта дикая потребность чувствовать, обладать, трогать?

Когда бывший муж потянулся ко мне рукой, я не стала останавливать. И это было моей главной ошибкой. Потому что дальше не могла остановиться уже сама. Я смотрела на Леона, а видела в нем того молодого парня, с которым только что познакомилась и бегала на свидания. Легкий, как ветер, умеющий слышать и слушать, сопереживать и поднимать настроение. Я постоянно смеялась с ним. Постоянно.

А ведь я была не права, когда в сердцах ляпнула, что он воспользовался мной. Он меня спрашивал, просил разрешения и готов был остановиться, если бы остановила. Но я, как колючая роза, сама раскрылась перед ним. Потому что скучала. Потому что хотела.

— Успокоилась? — спрашивает, как ни в чем ни бывало Игнатов, колдуя завтрак на кухне. — Завтракать будешь?

Меня раздражает его спокойствие и непоколебимость. Потому что я так не могу. И никогда не умела.

Но сегодня решаю промолчать.

Рассматриваю, как ловко бывший муж управляется лопаткой, снимая с огня свой фирменный омлет. На столе уже дымятся две кружки с кофе и вот это всё меня напрягает, потому что слишком напоминает счастливую завтракающую вместе семью.

А мы — не семья. Штамп в паспорте об этом напоминает.

— И что мы будем дальше делать? — не выдерживаю.

Игнатов оборачивается и смотрит на меня игриво, и он не выглядит обескураженным или озабоченным. Ему весело. Истерю здесь только я.

— С чем?

— Ну… с тем, что произошло, — мне неловко обсуждать с бывшим мужем секс, который был между нами ночью. Кто бы мог подумать.