домой, привела в порядок сначала себя, а потом рванула делать этот мир еще красивее.

Сегодня у меня работа в модельном агентстве, а также макияж — для семейной фотосессии.

Егор, как не странно, сегодня целый день молчит, а вот мой бывший супруг закидал меня сообщениями: фото градусника с температурой, фото полной женщины-врача, фото рецепта, фото недоеденного мной винегрета, фото ног Леона, фото его жалостливой физиономии и куча ненужной мне информации. Казалось, что Игнатову просто нечем заняться и от скуки он шлет мне все подряд. Я уже жалею, что дала ему зеленый сигнал и попросила писать мне чаще. Последнее фото куриных костей в мусорном ведре меня так рассмешило, что я дернулась и неаккуратно скорректировала скулу модели.

В полпятого вечера я ловко собираюсь и несусь в ближайшую аптеку за выписанными Леону лекарствами. Их, к слову, столько, что дешевле помереть.

Сегодня на улице свежо. От вчерашней духоты ни осталось ни следа. Пасмурно, прохладно и прогноз в телефоне обещает к ночи дождь.

Я покупаю все по списку и решаю заскочить в продуктовый. Болезный Игнатов, наверное, доел мой винегрет, а в холодильнике у него шаром покати — я вчера видела.

Хорошо помню, что, когда в детстве я болела, мама мне варила куриный бульон и подсушивала в духовке сухарики. Сухари, конечно, Игнатову я сушить не собираюсь, а вот суп сварить попробую. Мне кажется, это не так сложно. Опять же, это не точно. Запечь в духовке курицу я тоже считала пустяком, однако, ее прогорклую вонь до сих пор источают диванные подушки.

Бросаю в корзину куриную голень и прыскаю, вспоминая фото костей в ведре. Выбираю мелкую вермишель, килограмм картофеля, лук и морковь — весь этот набор мне подсказал всезнающий Гугл. Про свою Богиню я не забываю тоже, поэтому кидаю ко всему пачку любимых конфет «Красный мак», финики и помидоры-черри.

* * *

Я стою под дверью Леона уже минут пять, и мне никто не открывает. Начинаю нервничать. Написала ему сообщение, позвонила несколько раз — тишина по всем фронтам.

Спустя десять минут начинаю ожесточенно долбить в дверь, а нарастающая паника мерзкими щупальцами сжимает мое тело и заставляет метаться на лестничной площадке. Но в этот момент дверь резко открывается и заспанный, но улыбающийся, Игнатов, стоит, привалившись к дверному косяку. Я готова его придушить.

— Спишь, что ли? — злобно спрашиваю и отталкиваю локтем бывшего.

— И тебе привет. Прости. Давно стоишь? — Леон отшатывается и пропускает меня в квартиру.

Еще спрашивает!

— Уже собиралась уходить, — вру я, но ему не обязательно об этом знать. Конечно, я никуда бы не ушла, пока не убедилась, что бывший жив, но не здоров.

Он забирает пакеты их моих рук и несет их в кухонную зону, а я пробираюсь в ванную, чтобы помыть руки.

— Температура есть? — интересуюсь, когда нахожу Леона за разглядыванием кучи лекарств, которые ему прописали.

Он пожимает плечами.

Подсовываю ему градусник и заставляю померить, попутно уточняя, что ему сказала врач.

— А ты почему сегодня без маски? Вдруг заразишься, — Игнатов сидит на высоком стуле и наблюдает, как я выкладываю продукты из пакета.

— Ну что теперь, — теперь моя очередь пожимать плечами, — будешь потом ты меня выхаживать, — гаденько улыбаюсь.

Леон ухмыляется, но ничего не отвечает.

Где-то в комнате булькает его телефон, и Игнатов торопится взять трубку, бросая градусник на столешнице. Его температура опять запредельно высокая, и я уже жалею, что не упекла его в больницу.

Пока Игнатов трындит, скорее всего по работе, я ставлю кастрюлю с водой на огонь и чищу овощи.

Он приходит тогда, когда я реву над луком, садится на стул, подпирая подбородок рукой, и блаженно гуляет по мне глазами. Рявкаю на него, сую лекарства и отправляю болезного на диван, что он послушно выполняет, оставляя меня наедине с будущим кулинарным шедевром.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍16. Леон

Кажется, я опять провалился в глубокий сон, а разбудило меня не адское першение в горле, и даже не дикая ломота в теле, а отдаленно уловимый запах. Запах приготовленной еды.

Да ладно?

Приподнимаюсь на локтях и наблюдаю совершенно непривычную, но такую идеальную картину: Агата разливает по тарелкам дымящееся зелье, тихо напевая себе под нос знакомую мелодию, а за окном лупит дождь, создавая атмосферу домашнего уюта.

Почесываю в неверии затылок.

— Проснулся? Вставай, поешь, — командует бывшая жена и встает рядом, возвышаясь надо мной.

Хорошенькая, чертовка: домашняя, теплая и такая… родная…

Она протягивает мне ладонь, чтобы помочь встать, а я, поддавшись порыву, дергаю ее за руку прямо на себя. Она падает мне на грудь, и мы смотрим друг другу в глаза. В ее — испуг и смятение, а вот что в моих — не знаю, но эта близость пробуждает глубоко спрятанные чувства. Не забытые, спрятанные. Потому что я не хочу и не собирался ничего забывать, а вот убрать в антресоль, чтобы периодически вспоминать, как от этой женщины у меня сносило башку, — самое простое, что мог для себя сделать, когда получил развод.

Я хочу вдохнуть ее запах, но нос заложен, и я ничего не чувствую, кроме тепла ее тела. Но мне даже этого достаточно, чтобы ощущать себя живым и здоровым.

Агата хмурится, сердито сдвигая брови на нос.

— Ты дурак? Вот так я точно заражусь, — она отталкивается от меня и встает, забирая с собой свой запах и тепло ее тела.

Я встаю следом.

В кухне на столешнице томятся две тарелки с дымящим супом, нарезанный хлеб и любимые помидоры Агаты.

— Смотрю, вы подружились, — усмехнувшись, киваю на тарелку, в которой плавает куриная лапа.

— С кем? — непонимающе спрашивает Агата.

— С курицей, — сглотнув смешок, уточняю.

Бывшая улыбается, а потом и вовсе начинает смеяться. Мне тоже весело. Скорее всего сейчас мы оба думаем о той подгоревшей тушке с лимоном, когда Агата пыталась убедить меня в ее покупке.

Я присаживаюсь и скептически смотрю на