– Ах, – сказала она, – так, может, я вас уже видела?

– Вряд ли, – рассудил я. – Это было тоже здесь, в Берлине, на Олимпийском стадионе…

– Вы были на разогреве у Марио Барта?[42]

– Где я был? – переспросил я, но она меня уже не слушала.

– Я тогда сразу на вас обратила внимание, просто супер, что вы там творили. Жутко рада, что вы и сами пробились. Но теперь делаете что-то другое, да?

– Что-то… совсем другое, – нерешительно сказал я. – Игры ведь тоже давно закончены.

– Вот мы и пришли, – объявила фройляйн Дженни, открывая дверь, за которой показался гримировальный столик. – Эльке, это… э-э… дядя Рольф.

– Вольф, – поправил я. – Дядя Вольф.

Эльке оказалась опрятной женщиной лет сорока. Нахмурившись, она посмотрела на меня, потом на бумажку рядом с косметическими принадлежностями.

– Но у меня здесь нет никакого Вольфа. По списку сейчас должен быть Гитлер. – Она протянула мне руку: – Я Эльке. А ты?..

Вот опять я оказался в окопе, где обращаются на “ты”, но госпожа Эльке была в том возрасте, когда “дядя Вольф” уже неуместен, так что я выбрал другую форму:

– Господин Гитлер.

– Прекрасно, господин Гитлер, – ответила она. – Садись-ка сюда. Особые пожелания есть? Или я просто начинаю?

– Я целиком и полностью вам доверяю, – сказал я, садясь. – Не могу же я сам обо всем заботиться.

– Вот и правильно. – Госпожа Эльке накинула на меня халат для защиты мундира и осмотрела мое лицо. – У вас отличная кожа, – похвалила она и потянулась за пудреницей. – Многие люди вашего возраста пьют слишком мало. Видели бы вы лицо Бальдера!

– Больше всего я люблю пить простую воду, – подтвердил я. – Наносить вред телу, которое принадлежит немецкому народу, – это безответственность.

Госпожа Эльке издала фыркающий звук, и маленькую комнатку вместе с нами двумя окутало густое облако пудры.

– Извините, – сказала она, – сейчас все исправлю.

Достав небольшой всасывающий приборчик, она принялась убирать пудру из воздуха и с моей формы. Когда она стряхивала пыль с моих волос, открылась дверь. В зеркало я увидел вошедшего Али Визгюра. Он закашлялся.

– У нас сегодня дым в программе? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Это я виновата, – сказала госпожа Эльке, – но сейчас все будет в порядке.

Это мне понравилось. Никаких лживых уверток, ни оправданий, а простое признание своих ошибок и самостоятельная ликвидация последствий – всякий раз было приятно констатировать, что за последние десятилетия немецкое расовое богатство не полностью потонуло в демократическом болоте.

– Супер, – сказал Визгюр и протянул мне руку. – Беллини мне уже говорила, что ты жжешь без промаха. Я Али.

Я высунул ненапудренную ладонь из-под накидки и пожал его руку. С моей головы сбегали сыпучие лавины.

– Очень приятно. Гитлер.

– Ну как? Все о’кей?

– Думаю, да. Правда, госпожа Эльке?

– Сейчас закончу, – сказала она.

– Прикольная форма, старина, – отметил Визгюр. – Прям как настоящая! Где такое берут вообще?

– Это не так просто, – начал вспоминать я. – Последнее время я в основном заказывал у Йозефа Ландольта в Мюнхене…

– Ландольт, – задумался Визгюр, – никогда не слышал. Но раз Мюнхен, значит, он на Pro Sieben? Да, у них есть пара классных костюмеров.

– Он, скорее всего, уже отошел от дел, – предположил я.

– Я уже чувствую, это будет офигенно, ты с наци-штуками и я. Хотя нацистские дела – это, конечно, не ново.

– Ну и что? – недовольно бросил я.

– Не, ясно, все равно работает, – сказал он. – Ничего страшного. Все уже когда-то было. Я мои иностранные приколы подсмотрел в Нью-Йорке, это ж было модно в девяностые. А ты как дошел до фюрера?

– Кропотливым трудом и германским духом, – ответил я.

Визгюр рассмеялся:

– Беллини права, ты четкий парень. Ладно, увидимся. Тебе вступление какое-то нужно? Ну, там, тему подбросить, прежде чем я тебя представлю?

– Не надо, – ответил я.

– Я так никогда не мог, – сказал Визгюр, – так, совсем без текста. Да меня тогда выкинули б. Но я не особо уважаю импровизацию… Все, жги, старина! Увидимся.

И он покинул комнату.

Вообще-то я рассчитывал на более подробный инструктаж.

– Что мне теперь делать? – спросил я у госпожи Эльке.

– Поглядите только, – рассмеялась она, – фюрер, а не знает, что делать.

– Надменность тут неуместна, – укорил я ее. – Призвание фюрера – быть кормчим, а не следопытом.

Со сдавленным хмыком госпожа Эльке быстро отставила пудреницу из зоны фырканья.

– На этот раз вы меня не поймаете, – сказала она, решив, видимо, окончательно перейти на “вы”. – Смотрите, здесь на экране вы можете следить за передачей. Экраны висят повсюду, и в гардеробе, и в кейтеринге. Дженни заберет вас и проследит, чтобы вы вовремя пришли на выступление.

Передача полностью соответствовала тому, что я о ней слышал (или видел). Визгюр объявлял куски своего телеассорти, после чего шли короткие фильмики, где он сам изображал то поляка, то турка, на все лады высмеивая их ущербность в вымученных водевильчиках. Не Чаплин, конечно, но и слава богу. Публика воспринимала его номера благосклонно, проявляя тем самым, если копнуть поглубже, какую-никакую, но все же политическую сознательность. А значит, мое послание, безусловно, упадет в плодородную почву.

Передача эфира должна была наступить после определенной фразы, которую Визгюр произнес без всякого уважения:

– С комментарием дня выступит Адольф Гитлер.

И я впервые шагнул из-за кулис под слепящий свет прожекторов.

Мне казалось, будто после годов лишений на чужбине я вернулся домой во Дворец спорта. Лицо горело от жара ламп, я вглядывался в молодую публику. Их было, наверное, несколько сотен, а за ними – десятки, сотни тысяч, сидящих перед аппаратами. Именно это – будущее страны, на этих людях я намерен выстроить мою Германию. Меня охватило радостное волнение. Если я когда и сомневался, все исчезло в вихре подготовки. Я привык говорить часами, но сейчас должно хватить пяти минут.

Я молча встал за трибуной.

Я окинул взглядом студию. Я вслушивался в тишину, желая понять, оправдались ли мои ожидания, правда ли десятилетия демократии лишь едва отпечатались в молодых головах. Когда прозвучало мое имя, по рядам публики пробежал смешок, но быстро затих – с моей персоной в зал вступила тишина. На лицах зрителей я читал, что поначалу они пытались сравнить мой облик с известными им комедиантами, я видел неуверенность, которая от моего пристального взгляда уступала место полной тишине. Все затаили дыхание. Я рассчитывал даже на протесты и выкрики, но то оказалось пустой заботой – на любой сходке в пивной “Хофбройкеллер” помех было больше.