Митрий тронул высокую печь, крытую синими изразцами с цветами и травами, и отдернул руку. Печь была очень горяча.

— Замерз, молодец? — услышал он насмешливый голос.

Повернув голову, Зюзя увидел в противоположном конце кабинета высокого старика с белой козлиной бородкой. Он мягко ступал в меховых туфлях, опираясь на плечо рослого парня годов эдак двадцати.

Десять лет назад Семен Аникеевич был полным человеком, а сейчас похудел, кожа на лице отвисла складками. Как и отец его, Аникей Федорович, он стал прихрамывать на правую ногу. Семен Аникеевич любил поесть и выпить и, по возможности, избегал постной пищи. В этом он не походил на своего отца, свято соблюдавшего посты, а в последние годы жизни вкушавшего только постное.

Характер у Семена Аникеевича был жестокий, работных людей и слуг наказывал он за всякую мелочь. Был вспыльчив, часто несправедлив и противоречий не терпел вовсе.

При разделе сольвычегодского и пермского наследства после смерти отца Семен Аникеевич обобрал своих ближних. Обиженные братья пожаловались царю Ивану. По царскому указу Семена Аникеевича «головою», со всем имуществом и людьми, велено «выдать» братьям. На некоторое время его отстранили от управления вотчинами, но потом братья помирились, и все стало на прежнее место. Семен Аникеевич был смелым предпринимателем и увертливым купцом и дела, за которые брался, вел всегда с прибылью.

Покуда был жив царь Иван, он умерял свой характер, боясь навлечь его немилость. А сейчас, наслышавшись о тишайшем царе Федоре, решил, что ему все можно.

Усевшись в свое кресло на мягкие подушки, Семен Аникеевич нахмурил брови.

— Ну! — буркнул он, глядя куда-то себе под ноги.

— Я из Холмогор, от приказчика Максима Плотникова.

— Когда выехал?

— Седни восьмой день пошел.

— Говори.

— Низко кланяется тебе Максим Плотников…

Семен Аникеевич слегка кивнул головой.

— И велел передать эту грамоту. — Митрий Зюзя подал купцу свиток.

Семен Аникеевич прочитал, отодвинув бумагу от глаз, и передал племяннику.

— Это мой сообщник в деле, сын братов, — с гордостью сказал он холмогорцу. — Никита Строганов.

Лицо купца, чуть просветлевшее, снова сделалось злым и мрачным.

— Выходит дело, аглицкие купчишки решили на двух кочах русскую землю завоевать, — сказал он, помолчав. — Города строить, становища для кораблей искать. Огневой наряд на стены ставить… Смотри, Никита, куда метнуло. Глядишь, нашу торговлю с ясачными людишками перехватят. Пушнина мимо рук пойдет… Как, можем мы агличанам свои прибытки отдать?

— Зачем же, Семен Аникеевич, свои прибытки другим отдавать? Не к месту!

Купец думал недолго.

— Тако и решим… — Он хлопнул в ладоши, призывая слугу. — Позвать ко мне Степана Гурьева. Ты, молодец, выйди, постой за дверьми. А за то, что ушами не хлопал, на-ка! — Он взял во стола кошелек с серебром и швырнул Митрию.

Вошел старший приказчик Степан Гурьев.

Мореход десять лет плавал на Обь и Енисей, и Строгановы уважали Степана за его прямоту, честность и преданность.

— Степан, — сказал Семен Аникеевич, — хочу тебе большое дело доверить. — Он уставился на приказчика прищуренными глазами. — Аглицкие купцы мыслят нашу торговлю пушным товаром перенять. — Строганов рассказал ему все, что узнал из грамоты холмогорского приказчика Плотникова. — А мы с Никитой хотим закрыть аглицкое дело. Ни один агличанин, ни люди ихние не должны попасть на Обь-реку. Слышь, Степан? На это дело денег не пожалею. Сколь надо, столь и бери.

Степан внимательно выслушал, прикинул со всех сторон, что можно сделать. Выходило, что многое зависит от поворота: в какую сторону повернуть и круто ли. Бывший корсар Степан Гурьев не боялся крутых поворотов. Дело увлекло его, пробудило в нем прежнюю отвагу.

— Как прикажешь, Семен Аникеевич, дело вершить?

— Пусть сгорят те кочи, пусть подохнут аглицкие купцы и те русские собаки, кои им путь указуют, — отрезал Строганов. — Понял небось?

— Понял, Семен Аникеевич. Когда в путь велишь?

— Не медли часу. Кораблям срок в море выходить, время позднее. Ежели упустишь, уйдут агличане. Тогда делов прибавится, во льдах-то искать куда тяжелее.

На лице Степана Гурьева промелькнули тени. Казалось, он скажет против слов Строганова.

— А ежели в Холмогорах воеводе о том деле рассказать? — словно раздумывая, произнес приказчик. — Царским словом он аглицких купчишек прижмет.

— Воевода?! — сердито отозвался Семен Аникеевич. — При таком царе никакой воевода не поможет. Золота отсыпят агличане воеводе, он и отвернется… Делай, как говорю.

— Слушаю, Семен Аникеевич. В полдень завтрашнего дня в путь отправляюсь.

Степан Гурьев поклонился купцам и, словно раздумывая, медленно вышел из кабинета.

Он решил прежде всего посмотреть холмогорский карбас, на котором ему предстояло сплыть по Двине. Искать его не пришлось, он стоял у новой пристани рядом с Благовещенским собором. От реки несло сыростью. Тучами вились комары. Трясясь от холода, из воды вылез пьяный ярыжка и стал совать ноги в драные портки. Вода в реке, несмотря на июль, была холодная.

На носу карбаса сидел давний знакомец Степана Гурьева — мореход и кузнец-цыренщик Васька Чуга. Приказчик удивился, увидев здесь морехода, время было рабочее, но ничего не сказал. Он глянул на густую Васькину бороду и, усмехнувшись, вспомнил его зарок: «Пока Любушку буду помнить, бороду не подстригу».

Они поздоровались, и огромный мореход Васька Чуга ушел, не сказав слова. Сегодня он неразговорчив. От пристани кузнец-цыренщик отправился на первый варничный двор купцов Строгановых; там он пробыл недолго, перешел на второй двор и там не задержался. Он заглянул и на все остальные варницы: на Троицкую, Преображенскую, Успенскую, Никольскую… На каждой он перебрасывался несколькими словами с приятелями.

На дальнем варничном дворе мореход застрял. Тимоша, подварок, его большой друг, был занят на варе, и пришлось его ждать.

У Васьки Чуги характер вольнолюбивый, и ему крепко не нравились порядки в вотчине Строгановых. После поморской вольницы в плаваниях и походах, где каждый был человеком, работа у Строгановых была каторгой. Особенно крепко доставалось варничным людям. Варить соль — работа тяжелая, вредная, до срока убивающая человека. Но больше всего поморская душа Васьки Чуги не выносила наказаний, введенных у купцов Строгановых. За каждый мелкий проступок, за опоздание на работу людей били плетьми. Ослушников и смутьянов наказывали строго и самовольно, без суда, сажали на цепь в земляные ямы и темные подвалы.