Дух же его пребывал в смятении.

Когда, подкупив всех, кого только смог, в конклаве, Франческо делла Ровере стал папой Сикстом, он в первую очередь принялся окружать себя родственниками. Курия место крайне опасное для жизни даже папы, особенно папы. Сколько понтификов погибло от яда или клинка! Делла Ровере не желал такого себе, а потому решил, что курия должна стать вотчиной его семейства.

У Сикста были бастарды, у кого их теперь нет? Но открыто признавать сыновьями бастардов понтификам не полагалось, потому их именовали «племянниками». Ни для кого не секрет, что двое из таких племянников – Пьеро и Джироламо Риарио – в действительности сыновья. Но были и двое настоящих племянников из рода делла Ровере – Джулиано и его братец Джованни. Сиксту не хотелось сознавать, что эти двое куда толковей его собственных отпрысков.

Двадцатилетний Пьеро Риарио оказался не просто глупцом, развратным и жестоким, он пошел против того, кому всем обязан. Узнав о тайном сговоре своего сына с герцогом миланским и его же попыткой договориться с венецианцами, Сикст пару дней бушевал, запершись в своих покоях, а потом дал понять венецианцам, что закроет глаза, «если что». Это «если что» случилось почти немедленно, венецианцам тоже ни к чему слишком болтливый союзник. Потом пришлось закрыть глаза и на убийство миланского герцога Галеаццо Сфорца тоже.

Сикст оплакал сына и задумался, на кого теперь делать ставку. В глубине души он прекрасно понимал две вещи: что на Пьеро не стоило рассчитывать с самого начала и что лучшая кандидатура Джулиано делла Ровере, кардинал-воин, способный и действовать хитро, как прекрасный дипломат, и воевать. Его собственный Джироламо Риарио куда слабее, даже трусливей, хотя и расчетлив.

И Сикст сделал ту же ошибку, которую и до него, и после совершали миллионы отцов – позволил отцовскому чувству победить разум. Нет, он ничем не обидел Джулиано делла Ровере, но предпочтение отдал Риарио. И теперь с опасением наблюдал за его действиями.

Риарио удачно женился на Катарине Сфорца, получил в подарок Форли и пожелал купить Имолу. Пока поступки были только умные. И когда на покупку города понадобились сорок тысяч флоринов, папа согласился, чтобы Джироламо взял кредит у Медичи. У самого понтифика Медичи, особенно их нынешний глава Лоренцо Великолепный, давно вызывали неприязнь. Все предыдущие папы зависели от них – банкиров курии, зависел и Сикст.

Теперь не зависит, хвала господу! Их место заняли послушные Пацци.

Звонили к «Ангелюс Домини» – молитве, которую каждый должен читать трижды в сутки. Понтифик встал на колени, но сосредоточиться не удавалось, вместо нужных мыслей лезли мысли о Лоренцо Медичи.

Папе мешал Медичи, как мешала сама Флоренция. Все у них не как у других! Этот Лоренцо не просто некрасив, он уродлив, но прозван Великолепным и не в насмешку прозван, флорентийцы и впрямь считают своего главу таковым. Кто он? Первый среди равных, но за каждым разрешением чихнуть бегут к этому равному. И иностранные послы все к нему, и даже свои итальянские строптивые правители советуются. На что уж неаполитанский король странен, но и тот под впечатлением.

Флоренция республика, но и Венеция или Сиена тоже, однако какая разница! Все города Италии залиты кровью, везде в окнах и на городских стенах висят непокорные, попробовавшие восстать, все правители запятнали себя кровью, жестокостью, даже зверствами. Все, кроме этого Великолепного.

Как Медичи уже столько лет удается удерживать город от бунтов, а если те и происходят, то все ограничивается изгнанием бунтовщиков, но не их казнью. Конечно, и во Флоренции убивают и грабят по ночам, но куда меньше, чем в других городах, не говоря уж о Риме. Почему в этом городе нет такого насилия, как у остальных? Почему ему, папе Сиксту, наместнику Святого Петра, сидящему на его престоле, не удается замирить Рим, а этому уродливому юнцу удается? Великолепному нет и тридцати, а каждое слово, вылетевшее из его узких губ, ловят словно божественное откровение.

Мысли были настолько далеки от самой молитвы, что Сиксту пришлось быстро проговорить нужные слова и подняться с колен, перекрестившись.

Пацци… Пацци… «Пацца» по-итальянски значит «сумасшедший». Пацци жаждут быть полезными папскому сыну в завоевании Флоренции, их родного города. Пока понтифик делал вид, что не замечает суетливого Франческо Пацци и его намеков, но размышлял. Не сумасшествие ли это – потакать этому сыну претендовать на Флоренцию, когда она так отличается от других городов? Не подтолкнет ли он и Джироламо к гибели?

Сердце папы сжало, словно рукой в латной перчатке, не вздохнуть, ни даже позвать на помощь. Так и сидел, с трудом глотая воздух, пока на его счастье в покои не вошел слуга с одеянием. Позвали лекаря, отпоили снадобьями, потом долго лежал, стараясь не возвращаться мыслями к Флоренции и Великолепному.

Но вернуться пришлось.

Джироламо Риарио сам завел с понтификом разговор об устранении Медичи. Убийстве.

Не столько от предложения благословить преступление, сколько от того, что сын угадал его самые тайные мысли, те, о которых ведал лишь Господь, Сикст пришел в ужас!

– Убить?!

– Но Медичи мешают столь многим, что даже Флоренция поддержит.

Папа Сикст пытался защититься недоверием:

– Не может быть. Почему же его зовут Великолепным?

– Из лести. Послушайте, что рассказывает Пацци.

Увидев Франческо Пацци, Сикст подумал, что флорентийцы зря прозвища не дают – этого коротышку прозвали Франческино за его рост и льстить не стали. Тогда как же Великолепный?

Франческо рассказывал о том, как стонут его земляки под гнетом семейства Медичи уже много лет. Пацци захлебывался своей ненавистью к Медичи, у него дергался глаз, самопроизвольно сжимались пальцы, бедолага крутил пуговицу так яростно, что та отвалилась… Он убеждал, что народ Флоренции только и ждет чьей-то помощи и сигнала.

– Почему же не сбросят, ведь у вас Республика? – насмешливо поинтересовался понтифик. – Да и что за власть у Медичи, если он простой гражданин?

– Ваше святейшество, они готовы сбросить Медичи, но те хитры. Просто так их сбросить не удается, нужно… уничтожить!

Франческо не сказал «убить», пожалев уши понтифика, но весь его вид, горящие каким-то красным отсветом глаза говорили именно об этом. Убить, только убить, другого не дано.

– Их уже изгоняли, но Медичи, словно чума, возвращаются и становятся только сильней. Медичи должны многие в городе, это вынуждает несчастных терпеть гнет, опасаясь мести и разорения из-за требования срочно вернуть долг. Так тоже бывало.

Он говорил и говорил, приводил все новые доводы, повторял старые.

Человек слышит то, что хочет слышать. Понтифик в горячих речах Пацци услышал возможность и готовность Флоренции избавиться от Медичи. И все-таки усомнился:

– А не проще их разорить? Я слышал, что у банка Медичи дела плохи.

Франческо Пацци от отчаяния был готов зарычать, он привел столько доводов, потратил столько сил, чтобы услышать от понтифика то, что уже слышал от своего брата Ренато?!