От бытийного пространства к жизненному пространству – и обратно

Как уже говорилось, не следует недооценивать значимость кошачьих изображений в Сети. Не может ли быть, что они – предвестники возникающего в интернете пространства для разговоров и контактов, предварительный этап создания того бытийного пространства человека и животного, чьи контуры уже очевидны? Правда, пока мы еще очень далеки от общего бытийного пространства, воспринимаемого и как речевое пространство. У людей технического века нет с природой общего словника, словаря. Сегодня изображения природы можно получить в основном цифровым способом. Их не «переживают», а «загружают», их потребляют как полуфабрикат, причем имеющий лишь одно измерение. Они уже не проникают в плоть культуры. А прежде все было по-другому, как свидетельствует биофильная память человечества. В ней сохранились и доисторическая настенная живопись, и пещера Ласко, и античные мифы, и европейские сказки про зайчика и ежика, и басни Лафонтена, и множество других литературных свидетельств и картин, и фразеология – выражения «устал как собака», «кот в мешке» и т. д. В сказках этот симбиоз получает реальное отображение. Здесь животные и люди действуют наравне, говорят на одном языке. Этот язык – художественное выражение и отображение общего бытийного пространства. В те времена, когда складывались эти сказки, животные были и ближайшими спутниками, и заклятыми врагами человека. Они определяли его существование – как добро и как зло. Закономерно, что в текстах и устных преданиях они играли центральную роль.

Теперь животные исчезли из литературных текстов. Это симптом ключевых перемен: сегодня речь идет о жизненном пространстве животных, а не о бытийном пространстве человека и животного. Показательно здесь даже само словоупотребление. Различие между бытийным и жизненным пространством состоит в степени экзистенциальной связи его смыслов. Бытийные пространства могут содержать множество жизненных пространств, но не наоборот. Из распавшегося гомогенного бытийного пространства возникли гетерогенные жизненные пространства, соперничающие друг с другом и порождающие те самые экологические проблемы, с какими мы сталкиваемся сегодня. Кроме того, жизненные пространства немы, а в бытийных пространствах происходит общение, вербальное и невербальное. Общность бытийного пространства означает, что человек и животное экзистенциально зависят друг от друга, что их существование взаимообусловлено. Общность бытийного пространства не исключает и вражды. Наоборот, она составляет его часть. Защита от хищников, меры, принятые ради охраны себя и своего имущества во враждебном окружении, – это существенные признаки жизни в едином бытийном пространстве. Язык, на котором изъясняется волк в сказке, есть символическое выражение его бытийной близости. А волк, случайно попавший в город из заповедника, есть инородное тело в жизненном пространстве метрополии. Он покинул ареал, где человек велел ему находиться.

Как упоминалось выше, образ природы, «идея» природы развивается параллельно распаду бытийного пространства на жизненные пространства, или, как сейчас говорят, биотопы. В век индустриализации это представлялось компенсацией – как воспоминание, извлеченное из коллективной памяти. Природа становилась все более противоположна механическому и утилитаристскому миру своей первозданностью, плодородием, свободой, независимостью, чистотой, идеалом. Природа уже не существовала просто так, ведь считалось, что ее «как природу» нужно произвести на свет под своей защитой. В генезисе идеи природы заложено появление экологической мысли.

Той первой сферой, где произошла смена парадигмы от природы к «идее природы», явилось парковое искусство. И если теория французского искусства до конца XVIII века провозглашала высшим идеалом композиционное членение парка, то английская теория после Французской революции порвала с устаревшей догмой и потребовала освобождения природы в открытых, приближенных к естественным формах. Место симметрии заняла асимметрия и поиски неожиданностей, призванных подражать природным феноменам. Разумеется, и такой английский парк появился в результате строгой калькуляции. Английский парк оказался еще искусственнее французского, потому что не признавал себя искусством, а симулировал природу. Французский парк сознательно создает из природных элементов произведение искусства, английский же парк пытается превзойти произведение искусства, создавая впечатление, будто здесь воспроизведена природа83. Идея природы, сформулированная и выраженная в английском парке, есть первый шаг к абстракции. Гумбольдт и Гёте сделали этот шаг. Оба были одаренными наблюдателями, но свои наблюдения укладывали в эстетическую систему, которая соотносилась скорее с самой собой, нежели с природой.

Идея природы – продукт XIX века, закономерный и необходимый. А вот ХХ век принес на смену идею идеи природы. Медленно, но уверенно заменяла она идею природы. Идея идеи природы – это воспоминание о воспоминании. Она еще дальше отошла от своего предмета, это абстракция второй степени. Идея идеи природы касается лишь производных величин, а не сути, в отличие от идеи природы. Гёте еще вклеивал засушенные растения в свой дневник и зарисовывал животных, чтобы приблизиться к идее природы и лучше понять сами явления. А мы сегодня просто хотим знать, как природа «функционирует». Гёте сегодня размышлял бы о численности популяции и миграционной динамике; возможно, он составил бы таблицу биохимических взаимосвязей. С конкретными природными существами он вряд ли имел бы дело. И даже сам Гёте не справился бы с задачей поэтизации идеи второго плана до такой степени, чтобы она нас взволновала: расстояние до подлинной природы, которую готово идентифицировать наше биофильное сознание, теперь слишком велико.

Идея идеи определяет наше отношение к растениям, животным и ландшафтам. Выражается это в действиях, теперь уже обусловленных не конкретной связью с природой, но производной, символической системой ценностей. Да, о природе мы продолжаем заботиться – то опасаясь санкций, то из желания себя позиционировать, а то даже из-за угрызений совести – но всегда на расстоянии. Ответственность, которую мы несем перед мирозданием за разнообразие видов, нами еще не осознана, потому что политика постоянно напоминает нам об идее идеи природы. А мы сами, покинув бытийное пространство, где находились вместе с природой и с животными, перекладываем ответственность на экспертов. Уход от непосредственной, первичной ответственности есть знак эпохи: идея идеи… Природа – всеобщая и наиболее доступная сфера во всем мироздании – стала делом специалистов.

Вот так выказывает свою особенную трагичность идея идеи, довольно существенная и для других общественных тем. Ведь и действующие актеры от политики руководствуются идеей идеи, попросту утратив связь с действительностью. Вот как мы, с трудом мотивированные избирательной кампанией, ходим на выборы, так мы и выступаем за природу. Бывает, мы наберемся духу и совершим какое-нибудь пожертвование, таким образом приняв символическое участие в защите природы и сохранении разнообразия видов. Но глубинной связи с тем, на что мы там пожертвовали, конкретной идеи, как можно использовать наши деньги и за что мы вообще выступаем, у нас попросту нет. Даже тиражированной природе почти не удается навести более прочные мосты, сколь бы впечатляющими ни были ее изображения. Даже самые кровавые съемки, посвященные ловле китов в Японии, оставляют нас равнодушными, как только закончился выпуск новостей и начался очередной детектив.