– Миранда, – воскликнула она таким тоном, будто не ожидала меня увидеть. Она остановила сериал на кадре с симпатичным сотрудником лаборатории, изучающим что-то под микроскопом, и, вскочив, схватила меня за руку и повела на кухню. – Сейчас что-нибудь приготовлю.

Похоже, она и не собиралась спрашивать, голодная я или нет.

Я сидела на табуретке за кухонным островом и наблюдала, как мама нарезает перец и огурцы.

– Где папа?

– А ты как думаешь?

Мама указала на гараж, точнее на папину столярную мастерскую. За закрытой дверью безостановочно жужжала шлифовальная машинка.

Я не сводила глаз с ее красивого, спокойного лица, а она сосредоточенно следила за лезвием ножа, нарезающим огурец. Образец семейного уюта, такая элегантная и умиротворенная, будто это мой обычный приезд домой, будто я только что вернулась не из книжного магазина ее усопшей подруги.

– Почему ты не сказала, что это Эвелин открыла «Книги Просперо»?

Мама в замешательстве посмотрела на меня.

– Мы уже говорили об этом.

– Да, ты сказала, что магазин назвали в ее честь. Но о том, что она открыла его, речи не шло.

– Я не хотела тебя запутать.

Она разложила ломтики огурца на тарелке и вытащила из холодильника контейнер с йогуртом.

– Добавила туда укроп, как ты любишь.

Она поставила тарелку передо мной. Я пыталась уловить хотя бы тень обмана, но мама выглядела как обычно: все такая же любящая и заботливая, гораздо красивее меня. Я чувствовала себя неоднозначно, как с Малькольмом, разрываясь между инстинктивным ощущением, что что-то идет не так, и желанием просто плыть по течению, не копая слишком глубоко. Я всегда доверяла маме, но опять-таки я не рассказала ей о квесте Билли. Она избегала меня, но ведь я первая начала избегать ее.

– Дела магазина плохи. Финансы совсем запущены. Даже не знаю, что делать.

Она удивленно вскинула брови.

– Разве ты не собираешься продать магазин?

– Как я могу его продать? Билли оставил его мне.

– Солнышко, нет. Это нечестно по отношению к тебе.

– Мам, я не собираюсь уходить с работы или что-то в этом роде, но я не позволю магазинчику обанкротиться.

Она накрыла йогурт крышкой.

– Не стоит убирать бардак за Билли, поверь мне, – пробубнила она, пропав за дверцей холодильника.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. – Мама закрыла холодильник и вновь повернулась ко мне. – У меня был очень долгий день. Мой ассистент назначил уйму встреч разным людям в одно и то же время, и мне пришлось разбираться с этой суматохой. – Она взяла пульт и включила сериал. – Хочу немного отдохнуть, ладно?

Ладно, вот только завтрашний день окажется таким же долгим и тяжелым. Послезавтра она скажет, что у нее болит голова, а потом – очередной трудный вечер.

Уже на четвертые сутки после своего приезда, смотря на маму, вот так просиживающую у телевизора, я осознала, что с меня хватит.

Достаточно ее скрытности. Да и моей тоже.

Достаточно равнодушия.

* * *

– Ты уверена, что не хочешь остаться у нас? У тебя тут своя комната, – сказала мама, узнав, что я переезжаю к Джоани.

– Я не могу каждый день тратить столько времени на дорогу. Проще обосноваться поближе к магазину.

– Но Джоани разве живет не со своим парнем? Не очень ли это навязчиво?

– Сьюзан, – вмешался папа. – Она так решила.

– Я приеду в воскресенье на барбекю, – пообещала я.

– Так на сколько ты решила остаться? – спросила мама.

– Пока точно не знаю. На неделю или две. Я хочу вернуться к себе к Четвертому июля.

Некоторые парочки ждали свой первый совместный День святого Валентина. Другие – Новый год. Кто-то – Рождество. Я же ждала Четвертое июля. Я представляла, как буду любоваться фейерверком, держась за руки с Джеем в сквере у художественного музея. А поздним вечером, наполненным душистыми запахами, мы вернемся в нашу квартиру, веселые и пьяные после пива и хот-догов. И хотя четвертое июля – всего лишь произвольно выбранная дата дня рождения нашей страны, когда Конгресс одобрил, но ни подписал, ни привел в действие Декларацию независимости, я все равно любила этот праздник, особенно в Филадельфии.

– Что ж, – мама натянуто улыбнулась, – мы рады побыть с тобой столько, сколько получится.

Пока я собирала чемодан, мама стояла на пороге моей детской спальни и смотрела, как я складываю вещи.

– Не забывай, что всегда можешь вернуться. Если устанешь спать на кушетке Джоани, у нас найдется свободная комната.

– Если устану, скорее всего, останусь в книжном магазине, – сказала я, аккуратно положив сарафан в чемодан поверх остальных вещей. – На втором этаже есть квартира. Билли там жил.

– Билли жил над магазином? И ты хочешь остановиться там?

– Это удобно.

Я не призналась ей, что меня атаковал рой мурашек, едва я переступила порог комнатки. Все-таки Билли жил там вплоть до самой смерти. Правда, основная причина моего смятения заключалась в фотографии Эвелин, в ее зловещей красоте, сталкивающей меня с той гранью Билли, о которой я ничего не знала.

– Ты все так же не собираешься продавать магазин? – спросила мама.

– Ну да. По крайней мере, до тех пор, пока я не найду кого-то, кому смогла бы доверять.

– Ты только помни, что у тебя есть жизнь вне этого места. Я бы не хотела, чтобы ты рисковала всем, чего добилась, ради убыточного книжного магазина.

Она постучала по дверной раме и сделала шаг назад в коридор.

– Мы увидимся в воскресенье вечером? – Она улыбнулась, будто не заметила угрозы в своих словах.

* * *

Джоани и ее молодой человек недавно переехали в бунгало, которое находилось в миле от «Книг Просперо», на небольшой возвышенности рядом с водохранилищем. От дома арендодателя их постройку отделяла рощица фиговых деревьев. Джоани сказала, что я могу остаться у них настолько, насколько потребуется, и, если бы она жила одна в этом старом убежище в Западном Голливуде, я бы остановилась у нее на всю поездку, но их спальня, увы, была тесновата для двух и уж тем более трех людей. К тому же они пребывали в том конфетно-букетном периоде, когда целуешься каждый раз, как входишь в комнату или выходишь из нее, и когда мытье посуды или слишком громкий звук телевизора не становятся поводом для ссоры.

Мне тоже хотелось насладиться конфетно-букетным периодом. Но вместо этого я находилась на другом конце страны, в сотнях километров от Джея, старалась выкрасть у него свободную минутку и заваливала его тонной сообщений. Когда нам все-таки удалось созвониться, Джей клевал носом, а я тряслась от ночного холода на крыльце Джоани и Криса. Мы обсуждали предстоящий пикник на лужайке Индепенденс-Холл, боулинг в Харбор-парке, музыкантов на бесплатном концерте в честь Дня независимости и наше первое совместное лето с его душными вечерами, светлячками и общими воспоминаниями. Джей не спрашивал меня о «Книгах Просперо». Не спрашивал он и о Билли. А я, в свою очередь, не спрашивала его мнения о волокнах и мускулах из загадки и ничего не рассказала ему о финансовых делах магазина, хотя могла воспользоваться его специализацией в экономике. Впрочем, прошли годы с тех пор, как он изучал микроэкономику, и, несмотря на его нынешнюю работу, он никогда не отличался прилежностью в учебе. Вместо всех этих вопросов Джей сказал, что хотел бы меня согреть. Я действительно так замерзла, что уже стучала зубами. Я ответила, что скоро ему выпадет такая возможность, хотя ночью в Филадельфии стояла такая жара, что потребности в дополнительном источнике тепла не было.