Вскоре старший лейтенант добрался до склепа и еще раз осмотрел на нем следы чуждой для него субкультуры. На память пришли слова, сказанные Заболотным, напутствовавшим молодого офицера перед походом на кладбище.

Эксперт прочел ему целую лекцию, и по ее ходу молодой полицейский даже кое-что записал. Михалыч говорил: готов с вандалами-сатанистами путать не следует (как популярны у нас, однако, древнегерманские племена! Мрачные перформансы тавроскифов еще покруче будут, но о них подросткам никто не рассказал ничего интересного). Если скороспелые приверженцы князя Тьмы при ближайшем рассмотрении оказываются, как правило, обыкновенными юными гопниками, то готы – подростки более интеллектуальные, не чуждые творчеству и отдающие щедрую дань некой ультраромантической эстетике, содержащей ядовитую квинтэссенцию тлетворных чар декаданса, средневековой мистики и «мировой скорби».

Красиво умеет выражаться Михалыч, ничего не скажешь! Впрочем, готы менее продвинутые, а таковых, ясное дело, подавляющее большинство, не мудрствуя лукаво, вдохновляются голливудской ерундой про вампиров. И лишь немногие понимают готику как высокий стиль, в основе которого – трагический взлет человеческого духа, страшной ценой освободившегося из пошлых тенет повседневности и с изумлением наблюдающего – теперь со стороны – тысячеликое древнее зло, оставшееся пресмыкаться во прахе и гложущее в бессильной ярости известняк надгробия, ибо драгоценная добыча ускользнула от него.

«Мир ловил меня и не поймал». Эти слова, которые, кажется, Григорий Сковорода завещал начертать на своей могиле, выражают потаенную суть готического стиля. Оглядываясь по сторонам, Прохоров не только искал следы пребывания представителей субкультур, но и вспоминал свое детство. Это кладбище существовало задолго до его рождения. Его отец и мать любили ходить сюда на прогулки, ведь некоторые памятники представляли собой архитектурные шедевры. Да и он сам проводил здесь в детстве довольно значительное время.

В девяностые годы семья Прохоровых обитала в одной из квартир небольшого двухэтажного дома, двор которого непосредственно граничил с кладбищем, и ближайший уголок некрополя с вросшими в землю массивными надгробиями из черного мрамора, почти скрытыми буйной порослью айланта и гигантскими растениями болиголова, стал для Пети и его сверстников местом беззаботных игр. А ребятам постарше старое кладбище дарило столь желанную и необходимую в юности возможность уединения, здесь они приобщались к ограниченным радостям, допущенным в этой юдоли скорби, – выпивали первый стакан портвейна, выкуривали первую сигарету и «косяк» травы, приобретали первый сексуальный опыт. В непогоду в склепах останавливались на ночлег бродяги, а иные гробницы давали приют стаям одичавших собак.

Друг Пети Ванька Сухов, парень из неблагополучной семьи, вырос на этом кладбище, знал каждый уголок, тащил сюда и Петю, и именно кладбище явилось для Прохорова первой моделью мира – мира нищего, циничного и феерически красочного. А в возрасте десяти лет Петя узнал, что мир непостоянен – прилегающую к их двору часть погоста решили снести, прах погребенных – перезахоронить, и на освободившемся пространстве устроить стадион военной академии.

Зарычали бульдозеры, очень быстро уничтожившие все то, что глаз Пети находил привычным, а разум полагал вечным. Ему было не по себе, он убегал из школы и подолгу бродил среди разрытых могил и эксгумированных останков, среди обломков полуистлевших гробов и сложенных горками черепов. Миновало еще десять лет его жизни, и в составе безбашенной тусовки студентов и курсантов, эдаких неоромантиков, Петя вновь зачастил на уцелевший островок кладбища. Он приходил сюда, говорил о прочитанных книгах и читал стихи. И – кто знает? – может быть, их слушали.

Петя никогда не забывал горьковатый металлический вкус ледяного вина, которое они пили прямо из бутылки, передавая ее по кругу и завороженно созерцая нездешний лик небольшой надгробной статуи, окутанной лунным сиянием. Это изваяние представляло собой фигуру молодой женщины, печально склонившей голову и возлагающей венок на могильный камень. Ее лицо было удивительно: экзальтированно-скорбные черты смягчала растерянная полуулыбка, обращенная, казалось, к какому-то давнему воспоминанию, настолько теплому и радостному, что его внезапный свет на мгновение преодолел горечь утраты и позволил вспыхнуть безумной надежде на невозможное чудо.

Впоследствии этот не оцененный по достоинству маленький шедевр провинциальной русской скульптуры эпохи декаданса был уничтожен неизвестным хамом, Петя очень хорошо помнил это лицо, эту улыбку, которая представлялась тогда ему более загадочной, чем улыбка знаменитой Джоконды. Ох, молодость, молодость, почему ты так быстро проходишь!

Прохоров не был здесь со времени окончания вуза и специально пришел до сумерек, чтобы побродить по знакомым дорожкам и посмотреть на то, что осталось от памятника, дорогого его памяти. В это время он не надеялся увидеть готов или сатанистов, однако ему повезло. Стайка одетых в черное молодых людей оседлала несколько надгробий. Он сразу понял, что перед ним готы. Готов всегда можно было выделить из толпы по самой обычной сурово-черной одежде или же сразу заметить по бросающемуся в глаза эффектному вамп-имиджу на основе черного цвета. У всех – что-то необычное во взгляде, а девушки – с подчеркнуто-эротическим стилем вамп в облике. Увидев Петю, они насторожились. У них был свой мир, в который они не хотели никого пускать.

– Здравствуйте, – Прохоров взглянул в их очерненные глаза, и ему стало не по себе. Именно так он представлял вампиров, когда читал о них книги. На секунду показалось, что эти молодые люди оскалятся, показав клыки, и выпьют из него кровь, как какой-то неизвестный поступил с Железновым. Парень с выбритыми висками и волосами, зачесанными на сторону, кивнул:

– Привет! Что нужно?

Сидевшая рядом с ним девица с черным конским хвостом и множеством серебряных побрякушек на руках и на шее облизала красные губы. Страх куда-то исчез, и его место заступила тошнота. Петя решил, что лучше всего назвать себя. Он вытащил удостоверение. Их лица выразили разочарование.

– Мент, – констатировал парень с выбритыми висками, вероятно, бывший у них главным. – И что тебе надо?

– Повежливее, – отбрил его Петя. – Или тебе в голову надуло? Между прочим, мороз два градуса, а вы без шапок сидите.

– А мы каждый день живем как последний, – отозвалась девушка в длинном, до пят, кожаном плаще, недешевом по виду.

– И часто вы тут сидите? – поинтересовался Прохоров.

– Как только чувствуем необходимость, – пояснил вожак.

– Почему же здесь?

– К смерти ближе, – усмехнулся главный. – Вот ты боишься умереть?

– А кто не боится? – удивился Петя.

– Мы, – пискнула какая-то маленькая толстенькая девочка, вписывавшаяся в эту компашку разве своим внешним видом.

– И черт с вами, – махнул рукой Прохоров. – Ответьте откровенно на один вопрос – оставлю вас в покое.

– Давай свой вопрос, – отозвался вожак. Старший лейтенант вытащил из портмоне фотографию Смирновой: