снимая с головы платок. — Хотела попросить, чтобы она письмецо черкнула моему старику…

— Давайте я напишу, бабушка, — предложил Анвар. — Пока чай закипит, я напишу…

Анвар выбежал в летнюю кухню, развел в очаге огонь, поставил чайдуш[9] и вернулся. Старушка сидела за сандалом и, полузакрыв глаза, еле заметно шевелила губами. Видно, сочиняла письмо. Анвар, стараясь не шуметь, осторожно сел напротив нее и, положив на столик лист бумаги, взял ручку. Старушка ласково улыбнулась, будто представила себе того, кому адресовала письмо.

— «Здравствуй, мой дорогой Борон…» — произнесла она тихо.

Анвар заскрипел пером.

— «Обо мне не беспокойся. Береги себя. Я живу хорошо. Вчера бригадир Бозор-ака, спасибо ему, привез мне целую машину саксаула. Горит, как уголь. Виновата я перед ним, ругала понапрасну. Все дрова сам перетаскал с машины и сложил. Упарился, бедняга… Теперь у меня в комнате тепло…»

Голос тетушки Анорхон звучит тихо, таинственно — будто теплый ветер шуршит по крыше. Теплый и ласковый, потому что в кишлак пожаловала весна. Сегодня Анвар сам видел, как она своим теплым дыханием отогревает землю. С берега арыка, где сошел, снег, поднимался пар. И прямо на глазах из-под земли пробивались тоненькие стрелки травы. Это по полям, будто в зеленых кавушах, бесшумно ступала весна.

РОСА НА РОЗАХ

Еще неделя не минула, как вернулся домой Борон-бобо, а уже хлопот полон рот. Весна. Солнце щедро дарит тепло земле — торопит дехкан. На полях хлопок сеют, с раннего утра до позднего вечера не смолкает рокот тракторов. Соседи на своих огородах уже посадили и помидоры, и огурцы, а Борон-бобо только собирается. Вскопанная им земля ждет семян и саженцев. Хотел сегодня встать чуть свет, а жена все же опередила, встала, за цветами весь день ухаживает.

Вечером к старикам зашли соседи. К ним каждый день приходят гости — поздравляют Борона-бобо с возвращением. Сидели́, взобравшись на сури, в виноградной беседке и пили чай — душистый кокчай. Хозяин рассказывал о Ташкенте, о том, какие авторитетные люди относились к нему там с почтением. А студенты так и называли его: «муалим» — «учитель». Вдруг к старику тихо, на цыпочках, подобралась пришедшая из сада Анорхон-буви и что-то тревожно зашептала на ухо.

— Хм… — недовольно хмыкнул Борон-бобо. — Что ж, придется пойти… — И, слезая с сури, развел руками перед гостями: дескать, ничего не поделаешь, хлопотам конца не бывает.

Старуха многозначительно закивала головой и присела рядом с соседкой, чтобы объяснить, в чем дело.

Старик потихоньку пробрался в сад. Сонные деревья облиты голубоватым лунным светом. Ветерка-то вовсе нет, а в углу сада, в самой гуще, там, где потемнее, подозрительно шелестит и вздрагивает гранатовый кустарник. Хотя нет, гранаты еще даже не зацвели. Ишаку и тому сведет челюсти, если он вкусит хоть листочек. То беспокойно шелестят потревоженные кем-то розы. Прячась в тени, старик осторожно, стараясь, чтобы не хрустнул под ногой сучок, стал подкрадываться, хоронясь за деревянной изгородью. И заранее предвкушал, как сейчас отдерет чьи-то несчастные уши… В просвете между кустами промелькнула чья-то тень. Старик притаился.

Вдруг на тротуаре послышался торопливый перестук каблучков. Борон-бобо увидел по ту сторону изгороди быстро идущую девушку. Тень, словно ветер, перемахнула через изгородь и как ни в чем не бывало зашагала навстречу девушке. Дед, конечно, сразу узнал эту тень, как только она вышла на лунный свет и перестала быть тенью. Хотел было закричать: «Ах ты, Раджаб! Такой-сякой!..» Но сейчас ему показался таким неуместным его скрипучий, как точильный станок, голос, который всколыхнет тишину и стряхнет росу с деревьев. И он сомкнул раскрывшийся было рот и был несказанно рад этому, потому что приглушенный разговор за изгородью воскресил в нем давно увядшие воспоминания.

— Здравствуй, Гульнара.

— Здравствуй… Я так торопилась…

— Мы на рассвете уходим из кишлака. Снег сошел с горных пастбищ, и мы завтра погоним туда свои отары.

— И мы за все лето ни разу не увидимся?

— Я иногда буду приезжать на велосипеде.

Парень робко протянул девушке мокрые от росы темные розы.

— Спасибо. Ой, как они пахнут! И красивые какие! Я никогда таких не видала. Мне в первый-первый раз дарят цветы…

Борон-бобо, боясь шелохнуться, притаился в тени. Такое бывает, когда, не заметив тебя, на низко свесившуюся над тобой ветвь садятся птицы, беспечно щебеча. Протяни руку — и достанешь. Но ты боишься шевельнуться, чтобы не спугнуть их… Однако, как назло, у Борона-бобо запершило в горле и его разобрал кашель. Из засады пришлось выйти. Раджаб растерянно смотрел на него полуоткрыв рот, а девушка смутилась и опустила голову.

— Дедушка… — умоляюще начал было парень.

— Ладно уж, знаю, — перебил его старик. — Сам молодым был. У-ух, старухе своей я, бывало, охапками носил! Забыла, беззубая…

Гульнара не улавливала сути разговора, переводила недоуменный взгляд то на Раджаба, то на старика.

— Это ты здесь нарвал? — с разочарованием спросила она. — Значит… значит…

— Что ты, что ты, дочка! — остановил ее дед. — Мы вместе только что рвали. Видишь, руки в росе…

У парня вырвался вздох облегчения.

— Спасибо вам, Борон-бобо, — еле слышно сказал он, пряча глаза.

— Спасибо, дедушка, за такие цветы, — снова оживилась Гульнара.

Парень неловко взял ее под руку, и они медленно зашагали по притихшей улице. Было светло как днем. Только кое-где черные тени от домов пересекали дорогу. А старик все еще стоял у изгороди и долго смотрел им вслед.

— Приходите, сами рвите, коль цветов захочется! — издалека донесся до них его голос.

В ГОРАХ

Летние ночи в горах — темные и теплые. Фиолетовая тьма на дне лощины подобна чернилам. Небо низко — будто синий шелковый лоскут навис, зацепившись краями за зубцы гор. В черной извилистой полоске ручья отражаются звезды. На берегу горит, потрескивая, костер. Золотисто-багровый отсвет от него скользит по склонам и, тогда кажется, что крутые бока гор приподнялись и опустились — будто горы вздохнули.

Анвар смотрит в темноту, туда, где у основания огромного утеса отдыхают овцы. Непривычно ему быть в горах ночью.

Дед короткой палкой ворошит под котлом кизяк, который, тлея и дымясь, светится рубиновым жаром. Костер разгорается жарче. Золотистое облако искр всплывает в небо. Розовые блики вспыхивают на влажных, будто лаковых, листьях кустов, склоненных к ручью, на поникшей от росы траве, среди которой сверкают гладкие валуны.

Дед рассказывает сказку, негромко рассказывает, чтобы слышать малейший шорох в лощине, хотя и доверяет своим свирепым волкодавам, неподвижно лежащим неподалеку. Псы, прислушиваясь, шевелят ушами, помахивают хвостами, обрубленными, чтобы в единоборстве