с волками быть ловчее. Красноватые глаза псов тревожно косятся на колышущуюся траву, когда пробегает ветер.

Рядом с Саттаром-ота на овечьей шкуре лежит Раджаб. Внимательно слушая старого чабана, он не забывает между делом нетерпеливо поглядывать в котел, в котором варится чабанская шурпа. Он вдыхает запах вареного мяса с острыми приправами и смешно раздувает ноздри, шумно втягивая в себя аппетитный запах.

Анвар лег на живот. Глядя на пламя, подпер подбородок ладонями.

Дед заметил, что внук его не слушает, а думает о чем-то совсем другом, и умолк. Он не рассердился — потому что всегда хорошо, когда человек думает, и худо, когда ни о чем не задумывается.

А Анвар попросту вспомнил своего друга. Хотел угадать, чем он занят сейчас. Энвер с матерью уехал в конце мая в Крым. Он целый месяц будет жить на берегу моря. В том городе, где родились его мать и отец. Уезжая, он обещал на большом листе нарисовать море акварелью и, когда вернется, подарить Анвару. А еще сказал, что привезет красивых камешков и крупных окаменелых раковин, в которых, если приложить к уху, постоянно слышен шум прибоя.

Теперь-то уже ясно, почему Энвер пообещал ему эти подарки. Он не хотел, чтобы друг сердился на него за то, что он оставляет его одного на все лето. А Анвар и не сердится. Он ведь знает, как Энвер ожидал того дня, когда они с матерью наконец поедут к морю.

Анвар попытался вообразить себе южное ночное море, огоньки плывущих вдалеке пароходов, портовый город, залитый электрическим светом, — и не смог. Потому что ни разу не видел моря…

Анвар прежде даже не представлял себе, как ему станет тоскливо без Энвера. Он бы, наверно, умер от скуки, если бы на лето остался в Ертешаре. Дедушка ему посоветовал провести каникулы в горах, и он с радостью согласился.

А как потом Анвар станет жить без друга? С этого года Энвер будет учиться в городской школе. Он признался, что ни за что не поехал бы в Самарканд, если бы не мечтал записать какую-то музыку, которая постоянно звучит в его голове. А для этого ему надо обязательно учиться в музыкальной школе. У Энвера есть мечта. Он, наверно, когда-нибудь станет композитором…

А кем станет Анвар? Он еще не знает. Дедушка всегда говорит: «Главное — быть человеком…» Наверно, он прав. Вон Саттар-бобо, мираб, не был ни композитором, ни писателем, а его по сей день все помнят. Значит, что-то оставил он людям такое, что греет их, живых. И тут не важно, кем был человек — композитором ли, мирабом ли, чабаном ли…

Дед налил шурпы в большую и глубокую деревянную чашку. Придвинулись. Взяли деревянные ложки. Вкуснее Анвар не пробовал…

Костер тлел. Его отсвет струился, будто стекая с чекменя Саттара-ота, румянил его впалые щеки с борозками морщин, подкрашивал бороду розовым. Дед слегка приподнял лохматую бровь и, внимательно посмотрев на внука, не проронившего за весь вечер ни слова, спросил, обтирая губы платком:

— Вы с Раджабом не поссорились ли?..

Анвар не сразу понял, почему дед так подумал. А Раджаб засмеялся и, вытирая ложку о дастархан, сказал:

— Что вы, мы с ним давнишние друзья.

— Это хорошо, — одобрил дед. — Дружба — главная помощница, особенно в горах. Без нее пропасть недолго.

СУЛЛОН

Чтобы избежать ссор с местными псами, он обогнул несколько стоящих на отшибе дворов и, убедившись, что ни одна дворняга не оскорбила его своим лаем, затрусил по кишлачной пыльной улице. Остановился у колодца с каменным желобом, наполненным водой. К желобу приковылял осел. Суллон, глядя на него исподлобья, прорычал негодующе. Осел потянулся было к воде, но, послушно вскинув морду, виновато косясь фиолетовым глазом на седого чабанского пса, подождал, пока тот утолит жажду.

Наконец, отдышавшись, Суллон хлебнул несколько глотков воды длинным малиновым языком и рысцой побежал к почте. Он привычно толкнул дверь лапой и бесшумно вошел. Положив на прилавок передние лапы, просунул в оконце морду, на которой все еще поблескивали светлые капли. Видя, что работницы, занятые своим делом, его не замечают, гавкнул. Женщины вздрогнули и, узнав Суллона, рассмеялись.

— Минута в минуту прибегает, будто по часам сверяется, — сказала одна из них и подошла к полке, на которой пестрели сложенные стопками журналы, газеты, письма, и стала перебирать бумаги, отыскивая что-то.

Наклонив голову набок, Суллон с любопытством следил за ее движениями. Потом женщина подала ему сложенную газету. Суллон осторожно взял ее зубами и выбежал на улицу.

За кишлаком начиналась степь. Она казалась ровной, но тот, противоположный ее край постепенно поднимался, переходил в холмы и заканчивался крутыми горами. В траве, уже подросшей после того, как здесь прошли овцы, стрекотали кузнечики, кое-где лохматыми кучками серела душистая полынь. В ее тени, Суллон знал, часто прячутся перепелки. Но не до них ему сейчас, надо спешить. Ветер временами задувал со стороны гор, приносил кисловато-теплый запах овечьих отар. Там, у подножия, паслись овцы.

Суллон не помнит, с каких пор стал нести службу у чабанов. Во всяком случае, деревья, разросшиеся теперь у арыков, в то время были чуть повыше его. А малыши, которые, словно щенята, ползали на четвереньках, давным-давно уже стали джигитами.

Суллон остановился и посмотрел на горы. Вон они стоят, вершинами уткнулись в небо, такие же, как были, не стареют горы. А Суллон уже стар. Ему не под силу теперь с легкостью, как прежде, перескочить через широкую расщелину. Или схватиться с волками один против троих…

Суллон задержался у лисьей норы. Выгреб из нее лапой землю, обнюхал. Передернув испачканным в земле носом, чихнул и побежал дальше.

Вдалеке, на небольшом пригорке, опершись на длинный посох, маячит чабан. А вокруг пасутся овцы. Издали они неподвижны, похожи на разбросанные по склону разноцветные валуны. Суллону надо убедиться, не отбилась ли какая-нибудь резвуха от стада. Бывает такое, а серый ворюга тут как тут. Удобней взяв газету, Суллон свернул в сторону и побежал, раздвигая грудью чертополох и бурьян, обвитый повиликой. Но не успел сделать и нескольких шагов, как бурьян зашевелился, послышалась какая-то возня и непонятное взвизгивание. Суллон замер и насторожился. Из зарослей травы, обгоняя друг дружку, кубарем выкатились три пушистых щенка. Суллон удивился, даже газету выронил. А щенки, не спуская с него глазенок, виновато завиляли хвостиками. Потом опрокинулись на спины и, задрав лапки, стали с ним играть. Суллон наклонился, пытаясь поймать старшего за ухо и задать ему трепку. Но щенки вскочили и опрометью разбежались