Ричард вознаградил себя за треволнения на следующий день, 23 сентября, когда величественно вошел в сицилийский порт и город во главе своего флота.

Боевой флот в 100 кораблей и 14 барок был тщательно подготовлен. Современники отзывались о нем с восторгом: «суда великой вместимости и отменной подвижности», «суда мощные и оснащенные совершенно». Они дают такое подробное описание флота: «Первый из сих кораблей имел три руля, 13 якорей, 30 весел, 2 паруса и всяческие снасти в тройном количестве; и для всякого корабля все, в чем только могла возникнуть нужда, приготовлено было вдвое, кроме мачты и шлюпок. Для провода каждого корабля весьма опытный лоцман с 14 помощниками избраны были по искушенности их в ремесле». На каждом корабле можно было перевозить 40 дорогих лошадей, приученных к оружию, и все, что потребно для оснащения конных воинов; 40 пехотинцев и 15 матросов; наконец, съестные припасы для этих людей и лошадей на целый год. Барки, суда очень больших размеров, вмещали вдвое больше, чем обычные корабли. Сокровища, составляющие флотскую казну («величия неисчислимого», как писал Ришар де Девиз), предосторожности ради разделены были между кораблями и барками, с тем чтобы «коль некая часть окажется в опасности, да оставшееся спасется». Корабль, на котором находился король с самыми близкими из своих приближенных, шел первым и таким образом первым приставал к берегу во главе флота во всех портах или городах, куда заходили крестоносцы. Именно так, в соответствии с правилами Похода, Ричард, король Англии, в голове флотилии приблизился к Мессине на Сицилии «в такой славе, под звуки труб и рожков, что страх обуял тех, кто пребывал тогда в городе». Ришар де Девиз пишет еще выразительнее: «Столь блистателен был вид тех, кто приближался, так громогласно бряцало и грохотало их оружие, так пронзительно звучали трубы и медные рожки, что город объял трепет и ошеломление ужасное, и все люди всякого возраста поспешили королю навстречу; народу без счету собралось, восхищающегося и повторяющего, что король прибывает много более славным и грозным образом, чем король Франции, который явился сюда 7 августа со своими войсками». В последовавших затем событиях король французский выглядел бледновато рядом с королем английским…

Однако первая их встреча прошла очень тепло, даже пылко: «Того же дня король Франции, узнав о прибытии своего соратника и брата, устремился встречать его и, наряду с целованиями и объятиями, не было недостатка в иных телодвижениях, выражающих радость одного по случаю прибытия другого. Что же до их армий, то манера, в которой они обменивались взаимными приветствиями, и то, как воины сразу же оживленно заговорили друг с другом, побуждали верить, что столь многие тысячи людей суть одно тело и одна душа. Сей праздничный день миновал в таковых выражениях радости; оба короля удалились друг от друга, не пресытясь, но слегка устав, всяк из них пошел к своим».

Филипп решил в тот же день покинуть Мессину, чтобы на всех парусах плыть к Акре. Он вышел из гавани вместе со всем своим флотом, однако поднялся встречный ветер и, к великому своему сожалению, король во избежание худшего вынужден был вернуться в порт. Тем временем Ричард обосновался в усадьбе некоего Реньё де Муске (или, быть может, де Моак), где устроено было для него жилище вне стен Мессины, «среди виноградников» на городской окраине. Король Франции нашел приют во дворце Танкреда, короля Сицилии, то есть внутри городских стен. Короли весьма благоразумно не предоставили возможности баронам и солдатне перемешаться между собой и перессориться.

Дворец, в котором обосновался прибывший первым (16 сентября, если быть уж совсем точным) король Франции, был достаточно вместителен, чтобы принять обоих монархов.

Но Ричард предпочел уклониться от такого решения. Этот жест подчеркивал уважение к тому, кто был его сотоварищем по путешествию, но в то же время оставался его сеньором в континентальных владениях. Да и благоразумная осторожность никогда не бывает лишней, ибо известно, чем подчас заканчиваются попытки двух медведей ужиться в одной берлоге.

Каждый нетерпеливо дожидался близящегося отплытия в Святую землю. Никто не собирался слишком долго оставаться в Сицилийском королевстве, и пребывание на острове если и затягивалось, то, надо думать, против их воли.

На следующий день по прибытии Ричард приступил к отправлению правосудия. Оно было скорым и решительным в отношении тех, кто ранее был пойман на грабеже, воровстве или изнасилованиях. Ричард велел соорудить виселицы и, невзирая на пол и возраст, равно как и на то, были ли преступники соотечественниками или иностранцами, подвергал всех суду и наказанию. Король Франции предпочитал утаивать или заминать проступки, совершенные его людьми, так что, согласно летописи, «грифоны» (так крестоносцы называли поначалу византийцев, а потом и всех тех, у кого останавливались) прозвали его Агнцем, а Ричарда — Львом. Так это прозвище и осталось бы в памяти потомков, вспоминающих короля Англии, утвердись оно в походе.

Нежданное происшествие в первый раз нарушило прочный мир и дружбу, которые установились было между двумя королями. 24 и 25 сентября они обменялись визитами. «Казалось, что такая взаимная приязнь воцарилась между ними, что ничто и никогда не сможет нарушить или разрешить эти узы любви», — писал Бенедикт из Питерборо. «И вдруг появилась женщина»… Через три дня, 28 сентября, Ричард должен был встретиться с сестрой Иоанной. Напомним, что она покинула Францию в возрасте одиннадцати лет, чтобы стать женой Гийома Сицилийского и, по обычаю, поселиться при дворе своего жениха. Теперь Иоанне было уже двадцать пять. Более года она пребывала вдовой и фактически являлась узницей претендовавшего на престол Танкреда Леччийского, незаконнорожденного сына герцога Рожера Сицилийского (дяди супруга Иоанны). То, что на остров прибыл ее брат, к тому же король, должно было обрадовать молодую женщину, которую, впрочем, беспокоили не столько заботы о Сицилийском королевстве, сколько козни Констанции, тетки покойного ее супруга, дочери Рожера II Сицилийского и супруги германского императора, которая тоже зарилась на столь завидное наследство. Танкред воспользовался случаем и запер Иоанну в крепости Палермо как раз тогда, когда ее брат, король Англии, вступал в Мессину с блеском, ослепившим население города. Но Ричард энергично дал понять Танкреду, что не потерпит, чтобы с Иоанной обращались как с пленницей. Он встретил ее у своих кораблей и проводил в госпиталь Святого Иоанна Иерусалимского, где приготовил для нее пристанище, приличествующее ее достоинству.

На следующий день по прибытии Иоанны произошло событие, достойное упоминания. По случаю праздника святого Михаила король Франции явился, дабы приветствовать короля Англии, и они вдвоем направились в обитель госпитальеров. При виде Иоанны лицо Филиппа Августа вдруг просветлело: уж очень та была хороша. Самая младшая дочь Алиеноры Аквитанской, она, вероятно, более остальных детей удалась в мать. Живописного ее портрета не сохранилось, зато имеется великолепное, вырезанное по меди и золоту рельефное изображение ее головки; оно преисполнено благородства. Это произведение искусства хранится ныне в музее Сен-Жан в Анжере, куда оно попало из аббатства Фонтевро, и по нему вполне можно судить об облике модели[36]. Видимо, юная вдова привыкла к климату на Сицилии, где она провела свою юность и годы счастливого супружества (Гийом, прозванный Добрым, оставил о себе хорошую память), и находилась в самом расцвете красоты, какой только возможен у женщины в двадцать пять лет. Судя по всему, она произвела необычайно сильное впечатление на Филиппа Августа, который потерял свою первую супругу, белокурую и нежную Изабеллу Геннегаускую, всего за три месяца до этого. «И король Франции словно бы увидал там образ цветущий, так что народ говорил, что король собрался взять ее в супруги». Еще говорили, что жители Мессины не замедлили понять, в чем дело, и оценили впечатление, произведенное на Филиппа их королевой. Короля, которому только-только исполнилось двадцать семь лет, поразил настоящий удар грома.