– Ты строишь из себя крутую, но я вижу, что ради близких ты готова на все. Ты хоть представляешь, насколько это редкое качество? Все только и делают, что твердят, какие они заботливые, но по факту заботятся только о себе. Но ты… ты принимаешь все близко к сердцу. Любишь так сильно, что готова была вернуться сюда ради брата…

– Ты хоть что-нибудь обо мне не знаешь? То есть можно было не изливать тебе душу на уроках и у Лу, ты и так был в курсе?

– Я знал о твоей маме. Знал, что она тебя бросила и ты иногда бродяжничала. Я знал, что Траск предложил выделить тебе место, а ты в ответ потребовала выделить общежитие, но…

Он прерывается и сглатывает, хмурясь. Оборачивается ко мне и смотрит в глаза. Но молчит. Снова воздвигает вокруг себя стены.

– Нокс? А ну не смей трусить! У нас тут разговор по душам, так что давай доведем его до конца.

Я придвигаюсь ближе, хотя понимаю, что его это только отталкивает. Меня окутывает аромат лета и соленой воды, и я оглядываю его лицо: точеную челюсть, греческий нос, падающие на лицо темные волосы.

Когда он говорит, слова даются с трудом.

– Я всегда тобой восхищался. С самого первого дня, когда ты вошла в эти двери. Длинные светлые волосы, полные надежды глаза… У остальных и так все есть, но у тебя не было ничего. Только внутренний стержень. Ты даже не смотрела на нас, особенно на меня, и тогда я понял: для меня ты недосягаема. Ни один парень из «Кэмдена» тебя не заслуживал. – Он молчит, а потом добавляет: – Но в итоге ты выбрала Ченса.

Он думает, у меня есть внутренний стержень? Что я недосягаемая?

Я тихо смеюсь, и во мне просыпается потерянная уверенность. В глазах короля школы я совсем не та, кем являюсь на самом деле.

Он касается моих волос. Едва ощутимо.

– Когда я увидел, что ты подстриглась и перекрасилась, я… Черт! Я очень расстроился.

Сердце часто колотится.

– Серьезно?

– Угу. Раньше я постоянно трогал их карандашом, пока сидел сзади, а ты и не замечала. Ты знаешь, что от тебя пахнет ванилью?

Я боюсь говорить, боюсь сбить его с мысли.

– Постепенно я осмелел, начал касаться карандашом твоих плеч, рук. Я хотел тебя, но боялся разбить тебе сердце…

Дверь актового зала скрипит, и слышатся взрослые голоса.

– Нам сюда нельзя, – шиплю я.

Нокс хватает меня за руку и тянет за занавес. Каким-то образом он оказывается сзади, прижавшись крепкой грудью к спине, а я практически утыкаюсь носом в тяжелую черную ткань. Его бедро на мгновение прижимается к пояснице, а руки опускаются мне на плечи и тут же пропадают. Я выдыхаю.

Воздух потрескивает электричеством. Он совсем рядом. Так близко.

От недостатка кислорода кружится голова, и это такое приятное чувство!

– Здесь есть запасной выход? – шепчу я.

Потянувшись, он слегка сдвигает занавес и выглядывает, касаясь моей щеки бицепсом.

– Не парься. Это Максин и Карл, наш уборщик. – Он говорит сбивчиво, хрипло.

Ему нравились мои волосы…

– Ты со всеми так фамильярничаешь?

Меня серьезно это волнует? Я же знаю, что мечтаю лишь об одном…

До ушей доносятся влажные звуки, и я широко распахиваю глаза.

– Чем они там занимаются?

Снова приоткрыв занавес, он опускает руку мне на плечо. Перебирает пальцами волосы, и внутри все сжимается, а по коже бегут мурашки и искры.

– Целуются, – рычит он, будто слова вырывают из него силой. Его ладонь скользит к шее едва ощутимым прикосновением.

– Не верю, – шепчу я, пытаясь взять себя в руки и сделать вид, будто он не прижимается ко мне своим восхитительно мускулистым телом.

– Сама посмотри, – говорит он, и его губы касаются уха. Чуть сдвинув занавес, он оставляет небольшую щель, чтобы не нужно было его придерживать.

И да, действительно: у кресел Максин целуется с Карлом. Он невысокий мужчина, слегка полноватый, но свое дело знает – уже держит ее ладонью за грудь.

Так держать, Карл!

Мысли путаются, и все равно я умудряюсь пробормотать:

– Она распустила волосы, а у него потрясные бакенбарды. Капец, он ее еще и раздевает!

– Им явно весело, – говорит Нокс и кладет руку мне на бедро, словно оно его так и манит.

Я с завистью наблюдаю за Карлом и Максин, которая тихо вздыхает от ласк. Он двигается губами ниже, обхватывает сосок – и я ругаю себя, потому что представляю, как Нокс вытворяет это со мной.

– Нравится за ними подглядывать? – шепчет тот.

– Вполне возможно. – Я сдаюсь, прижимаюсь к Ноксу и ощущаю, как наливается его член. Откинув голову, укладываю ее ему на плечо.

– Твою мать, Тюльпан, что ты со мной делаешь? – бормочет он, крепче сжимая ладонями бедра.

– Ничего, – выдыхаю я.

– Ты меня убиваешь, – хрипло говорит он мне на ухо. А потом проводит языком по самому кончику, прикусывает, и из горла вырывается стон.

Тут же мы замираем; Максин озирается, вглядываясь в темноту зала, будто чувствует наши взгляды.

– Ну вот, теперь нас поймают, – шепчет мне Нокс.

– Это ты меня укусил! – бормочу я, часто дыша от волнения и страха.

– Нравится такое, Тюльпан?

– Да. – Закрываю глаза. Как бы сейчас хотелось увидеть, какое на его лице выражение…

Звенит звонок, но мы не шевелимся, зато Карл с Максин отрываются друг от друга, поправляют одежду и о чем-то тихо переговариваются.

– Нам пора, – говорю я через какое-то время. – У меня урок.

– Я могу пропустить. У меня физкультура.

– Ты не прогуливаешь футбол.

– В этот раз прогуляю. – Он зарывается носом в волосы, и у меня перехватывает дыхание. Несмотря на осторожные прикосновения, я ощущаю в нем гудящее напряжение.

Но я…

Боюсь обернуться и разрушить магию, царящую между нами.

– Правда или действие, Нокс? – шепчу я, когда Максин с Карлом выходят из зала.

Его ладони скользят вверх по рукам, ложатся на плечи и разминают.

– Хочешь поиграть, Тюльпан?

– Да.

Он склоняет мою голову в сторону, нежными губами касается шеи, и я таю в его руках.

– Действие.

В зале стоит полная тишина.

– А должен был выбрать правду, – бормочу я.

Он тихо смеется – так близко к моей коже.

– Ладно. Тогда дай обернуться. Вот тебе действие.

Он замирает и напрягается.

– Зачем?

– Не спорь с правилами! Отпусти и дай обернуться.

– Передумал. Выбираю правду.

– Это ты заплатил за мое общежитие? – хрипло спрашиваю я.

Он отвечает не сразу.

– Да.

Боже, какой он… Почему я раньше не замечала, насколько он… добрый? Как можно быть настолько слепой?

Вырвавшись из его хватки, разворачиваюсь и смотрю на него.

– Тюльпан… Черт, я не могу так!

Он чуть отодвигается, чтобы не прижиматься так близко, но все равно прислоняется лбом к моему. Я считаю его ресницы – темные и по-девичьи длинные. Кончиками пальцев прослеживаю линию подбородка. Задерживаюсь взглядом на шраме.

– Правда или действие, Нокс?

– Разве не моя очередь? – спрашивает он сдавленно и осторожно.

Сердце ноет, будто в тисках.

– Нет. Моя игра – мои правила.

– Тогда правда.

– Что между нами? – Голос дрожит. – Нас что-то связывает, я чувствую это, но понять не могу.

Он на мгновение закрывает глаза.

– Я понимаю, каково это – чувствовать себя одиноким в толпе. И ты тоже.

Я смотрю на него снизу вверх: оглядываю широкие плечи, неподвижную крепкую грудь. Он едва дышит.

– Правда или действие? Только в этот раз выбирать правду нельзя. Мои правила, – говорю я.

– Какая-то нечестная у тебя игра!

– Уступи мне в последний раз, ладно?

Он резко втягивает воздух, будто знает, о чем я попрошу. Обхватывает мое лицо ладонями.

– Ты понимаешь, как ты меня заводишь, Тюльпан? Мне и так тяжело держаться…

– Правда или действие, Злой-и-Неприступный? Выбирай – и только попробуй выбрать не то.

– Действие.

– Поцелуй меня, – говорю я и провожу пальцем по шраму на верхней губе.

Он содрогается, опускает взгляд, а зрачки его заполняют радужку.

– Я не целуюсь, но ты так на меня смотришь… как будто… как будто… – С каждым словом голос становится все ниже и ниже, и он придвигается ко мне, прижимается прямо к груди. Я выдыхаю, ощущая под грубой футболкой его сильное крепкое тело. – Так хочешь поцеловать чудовище?

– Да, – шепчу я, и от его откровенности по телу разливается жар. От этого чудовища мне не хватит одних поцелуев. – Хочу понять, смогу ли.

Он смотрит на меня, и электричество между нами сгущается.

– Ты играешь с огнем… – Но его действия говорят об обратном. Он запускает руку мне в волосы,