— Альберт, я всюду тебя ищу!

Взгляд ее глаз, ощупавший Ангелину, запылал жгучей ревностью. Глаза опасно заблестели.

— Я же сказал, что вышел покурить, — отозвался Альберт и повернулся к ней. Лана второпях набрасывала на плечи кожаную куртку.

— Пора возвращаться.

Ангелина облегченно вздохнула. Мечта о какао становилась реальностью. Она попрощалась кивком головы и, наконец, вышла на улицу.

Свежий воздух принес облегчение лишь на секунду, вскоре головная боль усилилась. Пока она ехала в автобусе, на город спустился дождь. А ведь утром небо было таким ясным и чистым, что Ангелина не поверила прогнозу погоды. Но на всякий случай все же прихватила зонт. Сейчас он пришелся как раз кстати. Раскрыв его, Ангелина вышла на нужной остановке и направилась к дому. Сапоги утопали в лужах и грязи, и Ангелина ускорила шаг, боясь промочить ноги. Холодные капли ударялись о купол зонта и разлетались мелкими брызгами. Красота цветущих деревьев под тяжестью дождя неумолимо осыпалась.

«Жаль, что рядом нет Германа, — с грустью подумала она. — Под этим зонтом мы смогли бы укрыться вдвоем».

***

Дождь нещадно бил по стеклу, казалось, ему не будет конца. Герман с раздражением задвинул занавеску. Город становился мрачным и безликим, и этот вид угнетал его.

В такой бесконечно долгий день он не находил себе места. Вот так же отчаянно метался по комнате, из угла в угол, не зная покоя. Одиночество давило на него, как могильная плита, — жизнь без Ангелины не имела смысла. Комната казалась ему сумрачной и тесной, родные стены, украшенные лаконичными обоями, грозно нависали над ним, грозясь раздавить своей пугающей мощью. Герман снова подошел к окну, отдернул занавеску и вгляделся в туманную даль. Он все еще надеялся увидеть ее стройную фигурку во дворе. В дрожании ветвей деревьев разглядеть ее золотистые косы.

Туда-сюда сновали люди, прячась под разноцветные зонтики, но среди них не было любимых глаз, милой улыбки, знакомого завитка волос. Он в отчаянии ударил кулаком в стену, как будто хотел разрушить ее, как будто эта стена и была тем самым барьером, безжалостно разделявшим их друг от друга.

Вчера вечером он, пересилив себя, набрал ее домашний номер, но на том конце провода было занято. Отрывистые гудки били по барабанным перепонкам, сводя с ума. «Она продолжает спокойно жить, общаться с людьми… без меня», — злился он, швыряя трубку на рычаг. «Но ты же сам ее отпустил, — возражал голос разума. — В конце концов, подожди немного, перезвони». Но душевная рана была слишком глубокой, чтобы внять этим доводам.

Ночь прошла без сна. Тяжелая, бесконечная ночь, заставившая его многое обдумать и проанализировать. Он вспомнил, как в сумраке комнаты на фоне окна рисовал ее тонкую талию. Как жадно вдыхал ее запах — запах медуницы, оставшийся на его футболке. Той самой, в которой Ангелина готовила мыло. Иногда он забывался коротким, беспокойным сном на несколько минут. А потом, проснувшись, произносил короткую молитву: «Господи, пусть она будет счастлива… Дай ей то, что для нее полезно, что принесет ей радость и покой». И снова и снова ненавидел себя. Ненавидел за эти проклятые костыли, за нехватку сил и долгое восстановление. Он мог бы поехать за ней и попросить ее остаться. Сжать в крепких объятиях и сказать, что любит, что не может ее отпустить. Но организм все еще был слаб, а ноги не слушались, и все, что ему оставалось — сидеть в этой комнате, как дикий зверь в клетке, и злиться на самого себя.

Он яростно откинул костыли, и они, ударившись о стену, с грохотом повалились на пол.

— Слабак! — выпалил он. — Жалкий слабак! Ты потерял ее, как последний идиот!

Он бросил презрительный взгляд на свое отражение в зеркале.

— Посмотри на себя! Нравится такая жизнь? Ничтожество! Ты ни на что не способен!

«Я отпускаю тебя», — тяжелым молотом ударили по голове слова. Как просто, как легко он их произнес! «Я отпускаю тебя». Он сам, по собственной глупости, выпустил свое счастье из рук. И почему только сейчас, вдали от Ангелины, все тщательно взвесив и сотню раз обдумав, он понял, что не сможет жить без нее? Дышать без нее, есть без нее, спать без нее? Все теряет смысл, если рядом нет ее. Глупец! Ничтожество! Как он смог ее отпустить!

Герман поднял один из костылей и запустил им прямо в зеркало. С диким звоном на пол посыпались мелкие кусочки. Через мгновение туда же полетели осколки от вазы и другие вещи, которые он в ярости швырял на пол.

— Неудачник! Ты ее недостоин!

На шум и крики прибежала Вера Петровна, — с мокрым от дождя зонтом. Она не должна была прийти так рано и застать его в таком ужасном состоянии. Но она пришла пораньше и стояла теперь в ужасе. Женщина впервые видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взбешенным и сломленным. Конечно, после комы у него случались приступы ярости и самобичевания, но они, как правило, проходили быстро и без особых проблем. Сейчас же до него невозможно было достучаться, казалось, он совсем не замечает ее. Герман был невменяем в своем отчаянии, и ничто не могло ему помочь. Он знал не понаслышке: когда болит душа — все лекарства бессильны. Исцелить ее может лишь взгляд любимых глаз, легкое прикосновение руки дорогого человека, его добрая улыбка. Но Ангелина была сейчас далеко от него и, быть может, страшно обижена, возможно, они никогда уже не увидятся. И каждая мысль об этом впивалась в сердце, как острый кинжал, нанося удар за ударом, делая и без того кровоточащие раны все глубже и глубже.

— Герман, прошу тебя, опомнись! — взмолилась женщина и заплакала.

Он, наконец, поднял на нее свои безумные глаза. Потом посмотрел на правую руку. Из зажатого кулака капала кровь. Герман сел прямо на пол, посреди комнаты, устало и обреченно, и схватился за голову.

— Я понимаю, что тебе плохо, — осторожно сказала Вера Петровна. — Но и Ангелине не легче, поверь. Моя коллега часто посещает оперу, и сегодня она сказала мне, что ведущее сопрано театра, то бишь наша Ангелина, заболела и не может выступать.

Герман вскочил.

— Что с ней?

— Она простудилась.

— Это точно?

— Точнее не бывает. По моей просьбе коллега позвонила в театр, и знакомая билетерша подтвердила, что у Лины бронхит.

Герман скрипнул зубами.

— Это я виноват. Мы долго стояли в парке, наверное, она промочила ноги и из-за этого заболела. Я даже не смогу проведать ее!..

— Если ты сейчас не можешь нормально ходить, это еще не значит, что ты вообще ничего не можешь, — подмигнула ему Вера Петровна. — Герман, подключи фантазию. Все в твоих руках.

Третий день без театра. Четвертый день без Германа. Ангелина с отвращением отбросила лист календаря в мусорную корзину и раскашлялась. Несколько минут ей понадобилось, чтобы прийти в себя и привести в порядок дыхание. До чего же неприятно болеть! Голова была тяжелой, а ноги казались ватными. Все эти дни она бесцельно бродила по квартире, мучаясь кашлем, пытаясь занять себя хоть чем-то, только бы избавиться от безрадостных мыслей и тягостных воспоминаний. Ей звонили коллеги, справлялись о здоровье, один раз навестила Эля, но ничто не могло заглушить ее грусть и тоску по общению с Германом, оттого и болезнь проходила тяжелее, чем ожидалось.