Домой она вернулась позже обычного. Не став искать ключи в бездонной сумке «на все случаи жизни», нажала на кнопку звонка. Идея провести выходные за городом пришла ей внезапно. Она и так собиралась съездить на дачу, чтобы «закрыть дом на зиму». Это означало – отключить свет, поставить в кладовую плетеные кресла, закрыть скрипучие ставни и главное – заплатить деньги сторожу, чтобы присматривал зимой за домом. Красть там, кроме старой мебели, было нечего. Бомжам поживиться в доме тоже нечем. Это в былые времена бабушка варила варенье, закатывала огурцы, солила грибы. И все эти припасы на зиму хранила в погребе. Но тогда и бомжей не было.

Но не только мысль, что кто-то чужой будет бродить по дому, бросит книги на пол или еще хуже – в камин, или разобьет ее любимую чашку, заставляла Сашу ехать на дачу. Была и другая, главная причина – Стрельников. Без его присутствия ей станет легче, а главное – свободнее. Она займется работой и перестанет постоянно думать о нем. Выходные пролетят, и Павел вернется домой или к Лере. И у нее все будет, как раньше.

Из-под колес летело месиво снега и грязи. На Кольцевой, как ни странно, было почти пусто. Единичные машины покидали город. Надвигающаяся непогода оставила дачников и любителей природы в теплых московских квартирах.

И только когда машину резко занесло в сторону, Саша запоздало пожалела о поездке. Она собрала дорожную сумку, готовая к выходу, как Стрельников затребовал взять его с собой. Он клялся, что не будет мешать ее воскресному отдыху и даже сам будет отдыхать. В доказательство благих намерений Стрельников даже ноутбук не стал брать. Золотая оправа блеснула, взгляд сконцентрировался опять на ее макушке. Отказать Стрельникову Саша не смогла. И вот теперь он, прикрыв глаза, сидел на заднем сиденье ее «коробчонки». Она периодически видела его в зеркале. Он был совсем не похож на того серьезного и вечно спешащего Стрельникова, с которым она изредка встречалась у Софьи.

Дом стоял на окраине поселка. Большой, деревянный, местами требующий ремонта, он напоминал те дома, которые раньше показывали только в старых фильмах. Широкие окна и открытая веранда со скрипучими половицами всем своим видом говорили Стрельникову, что видели иную жизнь. Раньше, когда были живы Андреевы, редко когда по выходным здесь не собирались гости. Пили, как и полагается для борьбы с атеросклерозом, водку, радостно шумели, жарили шашлыки, а поздним вечером пели песни. Зимой катались на санках, разжигали камин, спорили и пили чай. В доме становилось тепло и уютно.

– Дрова рубить умеешь?

– Думаю, справлюсь.

– Тогда за тобой дрова и печка, а с меня ужин.

Стрельников вдыхал полной грудью чистый морозный воздух. Сколько он не был за городом, чтобы вот так приехать и ни о чем не думать? Последний раз ездили с Лерой. «Но когда ж это было», – силился вспомнить Стрельников.

Лера принципиально не любила дачу. Считала мещанством. Хотя загородный дом Акулиных, с прилегающей территорией, бассейном и садом, дачей, конечно, не назовешь. А может, дело и вовсе не в доме, до которого полтора часа езды, а в родителях? Близости между членами семьи Акулина не было. Нинель Станиславовна каждый раз пыталась скрасить ситуацию. Намекала, что все, что имеет семья, – это для будущих внуков, детей единственной дочери. Ничего в этом предосудительного не было. Она давала понять, что принимает Стрельникова в качестве зятя в свою небедную семью. И каждый раз Стрельников чувствовал себя неловко от того, что не готов оправдать их надежды. А потом, под предлогом неотложных дел, и вовсе перестал ездить к Акулиным. Дел действительно было много. И дома было спокойнее. Почти десятилетие холостой жизни приучило Стрельникова относиться ко всем женщинам с опаской. Страх неудачного брака оказался довольно живучим.

«Разберусь со всем на работе и пойду в отпуск. – Стрельников со всей силы вогнал тупой топор в отсыревшее дерево. Полено ухнуло и раскололось на две части. – Поеду к Софье. Пойду на рыбалку с Горским. Буду сидеть на берегу и слушать старика. Телефон отключу. Вообще брать не буду. Осенью буду ходить по грибы. Законные два выходных буду проводить вдали от всех благ цивилизации. Видать, старею», – подвел итог своим размышлениям Стрельников, вдыхая полной грудью чистый пьянящий воздух.

Саша стояла на крыльце. Она не могла оторвать глаз от этого большого и сильного человека, так легко рубившего дрова. От стука топора, нарушавшего сонную тишину поселка, от морозного воздуха на душе было спокойно. Так было всегда, когда вечером приезжал дед с друзьями. Она с бабушкой в такие дни готовили праздничный ужин. Запекали рыбу, мясо, резали салаты. В морозный вечер на улице пахло домашними пирогами и еще чем-то, сродни счастью. Потом, утолив голод, гости пили наливку, приготовленную бабушкой по специальному рецепту, играли в преферанс. Наливка была особенная. Глоток наливки разрешали даже Саше, как говорится, для стимуляции иммунитета.

Перед сном, прислушиваясь к смеху и разговорам, доносившимся снизу, она, лежа в теплой постели, мечтала о своем будущем счастье. И вот теперь она смотрела на Стрельникова, одетого в маловатый в плечах дедов тулуп, как на героя придуманного романа. Давно забытое чувство защищенности и детской влюбленности окутывало ее с ног до головы.

Стрельников боялся всех женщин в мире. Скорее не женщин как таковых, а чувства, что он знает всю их сущность. Сущность всех старых и молодых, худых и толстых, красавиц и некрасивых, умных и откровенных дур. Он боялся и не доверял им. Даже самым близким, самым красивым и неопасным, вроде Леры. Он не доверял им, не позволял быть с ними самим собой, презирал их всех, вместе взятых.

Предательство Ирины научило его бояться зависимости от своего чувства.

И долгие годы он ни от кого не зависел, ни за кого не нес персональной ответственности. Его никто никогда не ждал с работы. И он никому не варил кофе по утрам. И гордился своей независимостью.

Женщин впускал в свою постель, но в душу – никогда. Дарил дорогущие подарки, но не себя. Да, по правде сказать, он, Павел Стрельников, ни одной из пассий и не был нужен как таковой. Нужны были его деньги, тот уровень жизни, который он мог обеспечить любой из них, положение, побрякушки. Стрельников чувствовал всю фальшивость отношений и, особенно, чувств. И ни на кого не сердился. Возможно, женщина, способная просто любить, жила только в женских романах, которых Стрельников отродясь не читал.

Женщин в его жизни было много. Легкие, необременительные, главное, ни к чему не обязывающие отношения вполне устраивали сорокалетнего Стрельникова. Отношения длились до момента, пока женские вещи потихоньку не начинали перемещаться в квартиру Стрельникова, полноправно занимая места в шкафу и в ванной комнате, как у себя дома.

Это был первый сигнал, за которым вскоре следовал второй – окончательный. Молодые пассии норовили что-то переделать, переставить в его квартире, поменять местами книги, видите ли, лучший вид, когда совпадают цвета книжных переплетов. Даже одежда поддавалась критике. Стрельников нервничал, еле сдерживая раздражение, и… все шло по накатанному сценарию: накануне приезда родителей, или тети, или двоюродного дяди, которому ну никак не мог отказать в доме, Стрельников отправлял очередную пассию в жаркие страны на отдых от пыльной Москвы или морозной. Формулировка зависела от времени года в средней полосе России. А после возвращения отношения стихали сами собой. Может, пассии понимали, что Стрельников безвозвратно ускользнул от брачных уз, а может, находили себе более перспективных любовников. Но претензий не возникало никогда. Расставались друзьями.