– Ты где была? – Стрельников вышел из кухни. – Я для кого ужин готовил?

Это было первое, что она услышала, открыв дверь квартиры.

* * *

Утренняя пятиминутка, считай, окончилась: медсестры приняли смену, Дудник дописал листы назначения, Елизавета строчила выписку, одна только Саша не могла сосредоточиться на работе, мысленно возвращаясь домой. Она тайком посмотрела на часы. Стрельников должен проснуться. От этой мысли ей и вовсе стало неловко. В то время, когда над отделением сгустились тучи, она пребывает в грезах. Не думать о Стрельникове. Думать только о работе. О работе, о работе…

– Что с Лагуновым?

Саша с удивлением посмотрела на Владимира Ивановича. Она даже не заметила, когда медсестры покинули кабинет. Думать о работе, только о работе.

Елизавета незаметно толкнула ее в бок. Саша мотнула головой, прогоняя волнующие мысли о Стрельникове.

– Ну, ничего… Вернее, не совсем. Вернее, лучше. Конечно, лучше…

Господи, какую чушь она несет. Кому лучше? Лагунову? Лучше только ей. Лучше от того, что она наконец-то спала без сновидений, не вскакивала ночью с постели от визга тормозов. Она все сделала, что от нее зависело. Все окончилось! Она свободна! И, чтобы убедиться, что меж лопатками нет давящей боли, Саша вдохнула воздух полной грудью.

– Что с твоим психотерапевтом?

– Лагунов напрочь отказался от сеансов. А мы, сами знаете, без его согласия ничего не можем сделать.

Почему Лагунов отказался от помощи Степанкова, Саша догадалась сразу. Он боялся назвать имя женщины, выдать виновницу ДТП. Может, так и должен поступать настоящий мужчина? Не выдать, не предать, защищать и беречь женщину? Даже такой ценой.

В палату Лагунова она зашла в последнюю очередь, окончив утренний обход. Пациентку с восьмой направила на рентген позвоночника, в девятой – двух больных надо готовить с понедельника на выписку, в остальных палатах – новенькие. Тереховой повторить анализ крови. У Глазунова снова повысился сахар в крови. Нужна консультация эндокринолога.

Саша придвинула стульчик поближе к кровати Лагунова и сосчитала пульс. Ни на ее присутствие, ни на прикосновение руки Роман никак не отреагировал.

– Все вы правильно делаете. Умереть куда проще, чем исправить то, что еще можно исправить. Правильно. Все вас жалеют: сестрички, нянечки, и у заведующего вы на первом плане. О родных я даже не говорю. У вас личное горе. Я не вправе вас, Роман, обвинять и выяснять степень вашей вины. Это больше по вашей части. Но прежде чем начать себя жалеть, почему вы не поинтересовались, как живет семья той женщины? Сколько у нее детей осталось? Что они едят? Во что одеваются? Да что я вам говорю, – Саша прервала монолог.

Она не имеет права так говорить. У нее только одно право – лечить. И вовсе не душу, а прежде всего – тело. Какой врач лечит душу? И можно ли вылечить, очистить душу таблетками?

Лагунов по-прежнему лежал в своей излюбленной позе. Не шевелясь, не подавая ни малейших признаков жизни, он устремил взгляд в пространство, как будто рассматривал что-то важное, доступное только ему одному. Со стороны могло даже показаться, что Роман не понял ни одного слова из того, что она сказала.

– Нет у вас, Роман, никакого горя. Только космическая жалость к себе одному. Потому, что нарушилась ваша размеренная, удобная вам жизнь. Вот вы и сникли. И мне вас нисколько не жаль. Вас жалеть просто не за что. За трусость и эгоизм нечего жалеть.

Она резко встала со стула. Ей никто не давал права говорить таким тоном. Никто. Это она считает, что жалость к себе родному – замаскированный эгоизм. Но Лагунов, этот молодой и беспомощный человек, думает по-другому. Она не имеет права его осуждать, а тем более судить. Разговаривать подобным тоном с пациентом она тоже не имеет права. На минуту ей стало стыдно своей слабости.

– Александра… – Лагунов резко подтянулся на локтях. Он опять не помнил ее отчества. Да, собственно, и не пытался его запоминать. Зачем? Ни обращаться за помощью, ни тем более разговаривать с лечащим врачом он не собирался. Спина нестерпимо заныла, и он снова опустился на постель.

– Ивановна, – напомнила Саша.

– Постойте. Вы что-то знаете о… ее семье?

Саша вернулась, села на стул, сложила руки на коленях. Не вдаваясь в подробности жизни самой Ярославской, она рассказала все, что знала.

– А дальше? – еле шевеля губами, будто очнувшись от долгого оцепенения, спросил Логунов. – Наследство можно обжаловать через суд.

– Вам виднее. Я не специалист в этой области.

Саша внимательно смотрела на Лагунова. Казалось, мысли о работе нарушили его привычное безразличие.

– На адвокатов денег у Ярославских нет.

В палате повисла привычная тишина.

– Вы обо мне говорили ей? Ну, этой… дочери Ярославской?

– Нет, конечно. Но при желании вы могли б помочь ее семье.

– Вы так просто говорите «при желании». Желания одного мало.

– Я и не говорю, что одного желания достаточно. Нет, конечно. Роман, – Саша смягчила тон, – говорят, вы довольно известный адвокат, с хорошей репутацией. Я не думаю, что известность и признание на вас свалились с неба. Наверное, много работали? Результат лечения в вашем случае напрямую зависит от вашего желания работать и жить.

Больше добавить было нечего. Саша, поправив легким движением халат, уже открывала дверь, когда раздался голос Лагунова.

– Александра Ивановна, вы думаете, мне надо встретиться с психотерапевтом? Вы, думаете, он мне поможет?

– Для начала надо встретиться. Юрий Николаевич – профессионал и очень хороший человек, – добавила Саша. – Помните, что говорили древние по этому поводу?

– Дорогу осилит идущий, или самый длинный путь начинается с первого шага. Как-то так. – Лагунов улыбнулся впервые за последний год.

Татьяна Ярославская в отделение приехала с опозданием. Пробки на дорогах. А как же без них?

* * *

Стрельников проснулся от того, что затекла рука, свисающая с узкого дивана. Оказывается, диван был не таким широким, как показался в приглушенном свете крошечного ночника. Еще немного, и он точно свалился б на пол. Стрельников повернулся на спину и осмотрел комнату от потолка до пола. Не зная, что делать дальше, он так и лежал, вытянувшись во весь рост. Судя по тишине, Саши в квартире не было. Часы мерно отсчитывали время.

Неторопливо натянув джинсы и футболку, Стрельников прошелся по квартире. В том, что стены могут рассказать о своих хозяевах, Стрельников нисколько не сомневался. Порядок, царивший в каждой комнате старой квартиры, не давил стерильностью, а, скорее, был ненавязчивым образом жизни.

Стрельников вернулся в кабинет, служивший ему спальней. Солнечные лучи, пробившись сквозь тяжелые шторы, падали на письменный стол, упирались в старые книжные шкафы, заставленные до потолка книгами. Павел с интересом рассматривал стеллажи. Книги стояли в определенном порядке: старинные издания по философии и истории. Дальше следовала художественная литература, в основном классика. Читали в этом доме на русском, английском и немецком языках. Остальное занимала медицина.